Найдена в рукописях Наскальной библиотеки. Представляет собой сборник отдельных легенд, но связанных единой нитью. По мере расшифровки рукописей, пробелы между легендами будут восполняться.
Предупреждение.
После прочтения читатель может обнаружить себя другим.
Утешение: на Вратах Мирасвета написано: «Храни надежду всяк сюда входящий».
Сказка находится в процессе создания.
Создатель сказки: Воронкова Екатерина
ПЕРВАЯ ЭПОХА→(ЭДЕМИ́Р)← |
ВТОРАЯ ЭПОХА→(ЭПОХА ОЖИДАНИЯ)← |
ШЕСТАЯ ЭПОХА (Эпоха Забвения):
-
Порядок эпизодов (на текущий момент):
-
- ИЭВА и ШАРТ
- МАТХАНА и ЯЩЕРКА
- МАТХАНА и АРЭНИ
- ИЭВА НА ГОРНЕМ ПЕРЕВАЛЕ
- ИЭВА и ШАРТ – НОВАЯ ВСТРЕЧА
- АРЭНИ ИГРАЕТ (Арэни, Иэва, Шарт)
- ИССЛЕДОВАНИЕ ИЭВЫ
- АРЭНИ и ОРИЭНА
- ВИДЕНИЕ и РАСКАЯНИЕ (Арэни, Ориэна)
- В ОЗЕРЕ ЖЕЛАННОГО (Варания, Ориэна, Арэни)
- СМЕРТЬ И ВОСКРЕСЕНИЕ В ОЗЕРЕ ЖЕЛАННОГО (Варания)
- ЗАРОЖДЕНИЕ В ОЗЕРЕ ЖЕЛАННОГО (Вара́ния, Арэни́, Ориэ́на)
- ПОКАЯННАЯ ЖЕРТВА ИЭВЫ (в Озере Желанного после встречи с Шартом)
- ПЕРВЫЙ ОПЫТ РАЗДЕЛЕНИЯ ВЕЩЕЙ (Иэ́ва и Вара́ния, первая встреча)
- ВЗРЕЗАНИЕ РАНЫ (Иэва и Варания по ту сторону Озера Желанного)
- ОТАРХЭ В ПУСТЫНЕ
- ОТАРХЭ и МАТХАНА
- ДВИЖЕНИЕ НАВСТРЕЧУ (Отархэ и Матхана)
- НАЧАЛО СОЮЗА
- ИЭВА И ЭВОЙ
- ПОСЛЕДНИЕ СТРАДАНИЯ ВАРАНИИ
- ВАРАНИЯ ВЫБРАЛА…
- ПЕСНЯ О ПРЕДАНИИ
- ВОСПОМИНАНИЯ ОТАРХЭ
- ОБЪЯСНЕНИЕ (Эвой и Иэва)
- ЗОЛОТО ВЕЧНОЙ ОСЕНИ
- НАПАДЕНИЕ
- АРЭМ И ЭЛОИНА
- ВСТРЕЧА С САМОСТЬЮ
- ПЛАЧ ОБ УМЕРЩВЛЕННОМ СОЗДАТЕЛЕ
- [эпизоды, которые пока вне сюжета:]
- САД ЭВИЛАД и его Иэва
- АРЭНИ УХОДИТ В НИРАНУ (эпизод из детства Арэни)
- АРЭНИ и ДНЕВНИК
- АРЭНИ и ТЕРПЕНИЕ
- ОТАРХЭ В НЕУДЕРЖИМОСТИ
- ИЭВА и ЖЕРТВА
- ИЭВА и ОН
- МОЛИТВА ИЭВЫ
- ПОД СВОДАМИ СЕРДЦА
- ВЛЕЧЕНИЕ ИЭВЫ
- МЕРТВОЕ СЕРДЦЕ (Иэва и Даил)
- ИСТОРИЯ АИДЕЭ
Наверх↑
ИЭВА И ШАРТ
Иэ́ва подбросила камень на ладони, весело улыбаясь.
— Эй, прелестница, ты собираешься швырнуть его в меня? Давай! Мне будет приятно получить удар от тебя.
Глаза Шарта жадно сверкнули.
— Только имей в виду, что вокруг – мои ребята, и тебе придется идти с нами, куда мы тебя поведем.
Тут ветер смахнул с головы Иэвы полупрозрачную шаль, и Шарт увидел серебряную нитку вокруг темных волос Иэвы, удерживающую голубой светящийся камень на ее челе.
— Ух! – прошипел Шарт. – Так ты меченая! Носишь знак. Бабка рассказывала, что такой знак отмечал принадлежащих к роду дев. Я думал, таких больше нет, они ушли в прошлое. Что ж, тем лучше для меня, что есть.
Резкий свист камня принудил опытного воина Шарта молниеносно отклониться. Но камень летел в другую сторону. Он вошел в тихую воду морского брега и лег в череду других камней, завершив ромб на дне прибрежья.
Когда Шарт отвел глаза от ромба, между ним и Иэвой уже стояла преграда. Голубая, светящаяся, она казалась дыханием камня с чела Иэвы.
— Ого! И вторая сказка моей бабки не соврала. Голубой камень на челе дев, отмечая их, одновременно является их защитой! Ты меня поразила, девочка, уже дважды!
Тут Шарт молниеносно переменился. Грубоватая манера исчезла, лицо благородно разгладилось.
— Прости. Что ж, до скорой встречи, госпожа. Надеюсь, в следующий раз я тебя не только не испугаю, но и смогу тебе помочь. Ведь я только ошибся.
Он резко повернул прочь. В его сердце пульсировали слова третьей сказки о девах: камень защищает деву от вреда, если та не склонит свою душу к тому, что хочет завладеть ее свободой. Четкий замысел уже сложился в уме. И тело, чтобы освободиться от пламени охватившей его ярости, вогнало нож в холмик, рассекая на две части небольшую ящерку.
Ящерка не успела вздохнуть перед смертью. Ее последний вздох, который должен был состояться, упал в ладони Иэвы. Та свернула со своей тропы и подошла к холмику, на котором лежало рассеченное тело ящерки. Тихо села возле, провела ладонью по двум половинкам, и тронула пальцем бугорок крови.
Бугорок затрепетал, из него показался зеленый носик-стрелка, и стремительно пополз вверх, пока на зеленом стебле не раскрылась лиловая головка. Уже через несколько минут все тело ящерки процвело лиловыми соцветиями. А из расщелины в теле выглянули глазки-бусинки, и бабочка, легче воздуха, выпорхнула из разсечения. Она благодарно покружилась вокруг расцветших останков, и обновленная, окрыленная, принесенная в жертву, помчалась вверх, к Небу, к вечной жизни, оставив Иэве на память жемчужную нитку своего последнего вздоха.
Наверх↑
МАТХАНА И ЯЩЕРКА
Темно-вишнёвое платье Матха́ны скользило по вечернему ветру и почти касалось останков рассеченной пополам ящерки, процветших весной лиловыми цветами. Студеный ветер подхватил последний лиловый лепесток с последнего цветка. Бледный луч уходящего солнца осветил белые косточки, обнаженные рукой уходящей осени, между двумя кусочками шкурки застрял лиловый лепесток. Темные глаза Матханы стали еще темнее, ее бледное лицо потеряло свет и почти затерялось в складках темно-вишневого капюшона.
Она стояла на коленях. Между белыми пальцами сыпалась земля, покрывая останки ящерки. Темно-вишневый капюшон скрыл глаза Матханы, как уже скрывала земля ту, что лежала рассеченная на земле. Память покрывала холм и жертву, без согласия принесенную на алтаре неудовлетворенной ярости. Песня о бесславии ярости, не получающей удачного совершения ее дел, полилась низким бархатным звуком из уст Матханы. Ветер стал теплым от песни и пролил дождь на свеженасыпанный курган.
Матхана перестала петь погребальную песнь и прислушалась. Созвучие с кем-то, ей неизвестным, снова тронуло душу и ум. Невидимая струна была протянута между ею и кем-то.
Тяжелые складки платья ударили о землю: Матхана поднялась с колен. Достала из складок светильник, осветивший наступающий сумрак, и двинулась в путь. А перед нею и вслед за ней стлались травы в немом поклоне перед царственным величием той, что словно луна в ночи двигалась в темно-вишневом облаке скрывавших ее покровов.
Наверх↑
МАТХАНА И АРЭНИ
Маленький Арэни́ стоял на камне, поджав одну ногу – её некуда было поставить, вокруг вода. Огромная змея кружила вокруг него. Он, хохоча, отбивался от нее кинжалом. Он крутился вместе со змеей на одной ноге, поэтому плащ перекосился набок и брошка в виде клевера, стягивавшая короткий плащ на плечах, сбилась под подбородок.
Матха́на с улыбкой наблюдала, как мальчик сражается с опасной змеей. Он очевидно не нуждался в ее помощи. Судя по его веселому хохоту и тонкому пению, исходившему от кинжала и придававшему сражению характер танца, он был из рода э́львингов.
Арэни издал победный клич и подскочил к Матхане.
— Тётя! Я ищу маму Элои́ну! Вы похожи на женщину их тех, кто могут ее знать.
Сочувственно поглаживая безобразную голову убитой змеи, Матхана удивлённо спросила:
— Почему ты так думаешь?
— Как и моя мама, Вы живете по другим законам – законам Вечного Царства, а не законам Юдоль-мира!
— Как ты это определил? — улыбнулась Матхана.
— Вы не бросились помогать мне, как сделала бы другая женщина для ребенка. И потом… — он смущенно опустил глаза – Вы гладите… эту.
— Которую?
— Мертвую. Злыдню. Даже я, эльвинг, не стал бы этого делать! Вы видите что-то другое, чем видим мы, кто живет по привычным представлениям Юдоль-мира.
— Откуда же ты знаешь о законах Вечного Царства, если имеешь только представления Юдоль-мира?
— Я любил маму и умел слушать ее сердце. Поэтому многое понял в ней. Меня самого не коснулся зов Вечного Царства, поэтому я не различаю Его присутствия в нашем мире. Но зато я мог угадать, что этим зовом отмечены Вы! – он задиристо засмеялся.
Матхана заглянула в его зеленые озорные глаза. Похоже, связующая нить продолжала стягивать их друг ко другу. Она не знала, кого. Знала только, что она – одна из них. Возможно и мальчик из их числа, и зов уже прозвучал в его сердце, но он еще не понял этого.
— Ты со мной? – она внезапно перепрыгнула через ручей и, как лань, готовая сорваться в бег, вопросительно посмотрела на него.
— Конечно, госпожа! – восхищенно откликнулся Арэни.
Они вместе мчались по лесной тропинке, иногда делая петлю, чтобы перескочить препятствие, неизменно направляясь на восток. И играя в эту веселую игру, Арэни специально касался в беге её рук, темно-вишневого платья, чтобы ощутить её близость. Его влекло к ней как к матери, хотелось спрятаться под ее плащ. Он чувствовал себя ее рыцарем, ее сыном, и ее хранителем одновременно. «Ма… Мат… Ма..» – крутилось в голове… – «Матхана»! – выкрикнул он на бегу имя, которого она до того не называла ему.
— Да! – утвердительно пропела она.
Тут Матхана остановилась, и он бросился к ее ногам, обняв их. Она тихо гладила его плечи:
— Пойдем дальше, дорогой. Не говори мне пока своего имени. Я хочу услышать его из уст моего мужа, Отархэ́.
Наверх↑
ИЭВА НА ГОРНЕМ ПЕРЕВАЛЕ
Иэ́ва уже иногда не понимала времени: в настоящем или будущем она пребывает? Порой, сидя у костра (если удавалось разжечь) и смазывая раны на босых ступнях, она вдруг ощущала под пальцами не свою стертую кожу, а нежный шелк прекрасных туфель. Поднимала взгляд – и вместо голых деревьев с заснеженными ветвями видела те же деревья, но в цвету. Неземное сияние пронизывало и деревья, и воздух. От этого сияния в сердце искрилась радость. Ум становился светлым. В каждом изгибе пространства читалось присутствие Вечного Царства – Царства Небесного.
Это бывал не сон и не видение. Потому что после она находила на холодных камнях возле себя плоды деревьев Вечного Царства. Они подкрепляли ее в пути.
И порой, когда она пробиралась между зимними скалами, она знала, что идет по тропинке в цветах, — в Вечном Царстве. Только не знала – куда. Ее вели.
Иногда, когда путь преграждали, например, пропасть и река, и место выглядело непроходимым, она видела на месте пропасти и реки мягкий луговой ковер Вечного Царства. Если она останавливалась вниманием на реке и пропасти, то не могла двинуться ни шага – так как было очевидно, что идти некуда. Если же сохраняла внимание на лугу, то потихоньку преодолевала препятствие, переходила реку и оказывалась на другой стороне пропасти.
В морозные горные ночи пальцы рук стыли до того, что она не могла ими двигать. В эти минуты она видела на них кольца неземной красоты. Из каждого кольца изливалось тепло любви. Любви Жениха – Христа. Любовь была настолько крепка, что изливая тепло, оживляла омертвевшие пальцы. Иэва ощущала тепло и стужу одновременно. Они пребывали в один и тот же момент. Если ее внимание останавливалось на стуже, сердце начинало робеть и слабеть, она готова была лечь на промерзшую землю и больше не вставать, замерзнув, «околев». Если же она сохраняла внимание на кольцах из вечности, унизывающих пальцы, то не только забывала о боли в отмерзших конечностях, но начинала замечать в изгибах пещеры или деревьев стены прекрасного дворца.
Утром, когда она просыпалась чтобы продолжить путь, на ее коже не было и следов обморожения. Новый день начинался новыми силами. И то ли это снежная пурга слепила ее глаза, то ли множество чудных бабочек порхало в воздухе садилось на ее лицо, чтобы своими легкими крылами обмахивать с него слезинки, выбиваемые из глаз ледяным колким ветром.
Наверх↑
ИЭВА И ШАРТ – НОВАЯ ВСТРЕЧА
Спуск с горнего перевала забрал времени и сил у Иэ́вы больше, чем подъем. Последним препятствием стало озеро. Оно угнездилось в провале между скалами, ощерив хищные зубы берегов. У кромки его плотоядной глубины в Иэву вошло отчаяние. Но вера взяла свое у отчаяния. Отдав плащ глубинам озера в вечное распоряжение, Иэва все же перебралась на противоположный берег.
Ей казалось, что вместе с плащом по ту сторону горнего перевала осталась ее прошлая жизнь. Она пережила драгоценный опыт во время перехода, и этот новый опыт общения с Богом представлялся ей отныне неотторжимым от нее.
Как будто в утверждение этой новой жизни в ту ночь, что она переправилась через черное озеро, к ней пришел её Возлюбленный – Господь. А ведь Он не являлся ей с тех пор, как она покинула Его Сад. Его Присутствие удостоверило ей, что она – Его, принадлежит Ему.
Утром Иэва вошла, наконец, в долину. Ступни, изрезанные острыми скалами перевала, опустились на шелк травы.
Ее плаща – ее спутника, покрывавшего ее от внешнего мира, больше не было. И она чувствовала себя почти обнаженной. Но новый опыт общения с Богом придавал ей уверенность и безбоязненность. Она стала уверенной в себе и потеряла бдительность.
Когда Иэва присела у поющего ручья, чтобы напиться, услышала голос:
– Вот мы и встретились вновь, красавица!
Из-за поваленного дерева на нее смотрел сидящий на разложенном дорожном плаще человек. Тропинка, по которой она спустилась к ручью, как будто специально вывела ее к человеку.
Рыжие глаза сидящего были бы наглыми, если бы не обрамляли их серьезные складки чуть нахмуренного лба.
Это был Шарт.
Иэва могла не бояться его – он не имел власти над ней. Потому, кивнув в знак приветствия, она уверенно продолжила пить хрустальную воду. Вода звенела не ее устах, капли, окрашенные цветом ее губ, падали обратно в звенящий поток.
Но Шарт повел себя иначе, чем прошлый раз. Потому Иэва оказалась не готовой.
Она не заметила, что пока пила, Шарт обошел ее справа. И почувствовала его близость лишь тогда, когда он накинул на ее босые ступни мягкий дорожный плат, который поддевают под плащ в холодную ночь. Плат прильнул к ее ногам, охватил их в объятии, и она ощутила, только сейчас, как болят ее израненные ступни.
Одновременно с этим тело погрузилось в усталость от трехнедельного перехода. За спиной оказалось услужливое дерево. Иэва прислонилась к его стволу, и дерево раскинулось вокруг ее уставшего тела как лучшее кресло. Мягкий мох выстлался под натруженной спиной в коврик. Тело отяжелело, чувства притупились, ум потерял остроту.
Иэва вдруг поняла, как сильно хочет есть – две недели она питалась лишь неземными плодами Вечного Царства.
Шарт пристально вглядывался в ее лицо, ее движения. Когда она потянулась к дорожной сумке, он ловко притянул свою, вынул большой белый хлеб, разломил его на два больших ломтя и протянул один ей.
Иэва взяла. В ответ в сердце ее пробудилась благодарность, глаза потеплели.
Шарт заметил и это. Но не стал торопить события и терпеливо ждал, пока она насытит голод и отяжелит свое и так усталое тело огромным сытным белым ломтем. Чутьем опытного охотника он шел по следам ее души.
Оба молчали, как бы не мешая друг другу.
Иэва так радовалась тучному ломтю, сладкой воде, отрадному отдыху, что тонкая напряженная сосредоточенность духа, готового на испытания, отдала первенство довольству. Горний перевал с его новым опытом отодвигался вдаль. Вот уже в ее душе место горнего перевала заняла тучная долина.
А Шарт уже вынимал из дорожной сумки кожаный мешочек с мазью для ран. Для ран на ее ногах…
Полуприкрытые глаза Шарта не упускали ни одной перемены в ее настрое. Он замечал, что душа ее уже склоняется к тому, чтобы порадовать его чем-нибудь в благодарность.
Хищнический инстинкт Шарта побуждал его действовать немедленно и жадно. Но какая-то сила подсказывала ему иное действование. Она внушала ему терпение, то терпение, которое выдержанно поджидает в засаде.
Он понимал, что приобретет власть над Иэвой только в одном случае – если она сама отдаст ему ее; до тех пор она – под защитой того, Кому принадлежала.
И Шарт тушил хищный огонь в своих глазах и своих движениях.
Иэве нужно было попасть в долинный город. Шарт знал путь.
Решив, что достаточно отдохнула, Иэва легко поднялась. Она пошла за Шартом. Он вел ее. Образ Возлюбленного, и блаженные познания горнего перевала уплывали из души. Иэва сильными уверенными шагами продвигалась за новым провожатым, чувствуя себя в безопасности.
Шарт шел впереди легкой вдумчивой походкой, хорошо имитируя движения благородной души, накладывающей отпечаток и на телодвижения.
А пальцы его рук крюками впивались в ремень сумы на груди, и ногти с ненасытностью вонзались в грубую кожу ремня, терзая ее и расчленяя на тонкие полоски.
Наверх↑
АРЭНИ ИГРАЕТ (Арэни, Иэва, Шарт)
Арэни́ видел, как вдоль ручья спускались рыжеглазый мужчина и девушка с серебряной ниткой вокруг волос. Арэни почти сливался с густой зеленью деревьев в своем темно-зеленом плаще, и собирался незаметно последовать за ними. Но его внимание привлек неприятный запах. Арэни стал искать, откуда он идет. Тихое щебетание птиц в зеленых кронах, благоухание цветов, неяркое теплое солнце создавали ощущение покоя – все в этой Долине было как будто предназначено для удовольствия, и потому смердящий запах вызвал недоумение. Арэни решил посвятить время запаху, а не игре в преследование двух взрослых – запах интриговал больше.
Он двинулся вправо, потом влево, наконец, нашел плотную полосу вонючего воздуха, и пошел вдоль этой струи. Запах как будто сбивался в кучки – был сильнее через равномерные промежутки. Арэни задержался в одной из «кучек», и, постояв, понял, что запах усиливается ближе к земле. Присел. На земле был след. Мужской сапог раздавил улитку. Но пахла не улитка.
Арэни передвинулся к следующей зловонной «кучке» воздуха. Опять вонь идет от земли, и снова там мужской след.
Но следы так не пахнут.
Арэни с любопытством уселся на траву, достал свой кинжал, и рукояткой сгреб часть земли с поверхности следа. Под следом оказалась обычная земля.
Значит, пах сам след. Вернее, человек, его оставивший. Арэни поморщил нос: рыжеглазый, что-ли?
Через секунду он зеленой стрелой мелькал между деревьями, несясь в сторону ушедших.
Вот и они. Арэни притаился за валуном.
Девушка очень красива, ее маковое платье как будто живое – оно струилось по телу, и жило какой-то своей жизнью. На челе девушки – голубой камень. Его свечение тоже как-будто имело свою жизнь – окружало девушку голубым сиянием, становясь особо плотным в том месте, где к ней приближался мужчина. Тот как будто чувствовал эту плотность и ее противодействие – порывался оказаться к девушке ближе, но затем опасливо отодвигался.
Что общего может иметь эта красивая девушка с таким вонючкой?
Но вот они расходятся по разным тропкам. Отходят довольно далеко друг от друга.
Вдруг вонючка порывисто оборачивается и кричит:
— Иэ́ва, возьми себе в дорогу эти хлебы!
Девушка возвращается, протягивает руку и берет плат материи с чем-то завернутым в нее. Арэни видит, что голубое сияние вдруг слабеет, вонючка получает возможность приблизиться к ней почти вплотную, что-то говорит. Девушка задумывается. Пока она думает, сияние все тухнет. Она стоит молча, чуть склонясь. Вдруг решительно вскидывает голову, голубое сияние вновь густеет, и вонючка отскакивает, как будто его толкнули.
Пока мужчина приходил в себя и запахивал дорожную суму, Иэва уже шла по второй тропке. Но, повернувшись к нему, и крикнув: «Прощай, Шарт!», вдруг побежала с детскими прискоками в сторону озера.
Вонючка состроил гримасу ей вслед и поплелся по своей тропе.
Арэни стоял в задумчивости. За кем из них пойти? Решив, что Иэву он найдет в любом случае (еще не знал как, но был уверен, что узнает), он, подражая Иэве, с прискоком помчался на Шартом. Но заметив, что Шарт начал беспокоиться и оглядываться, стал двигаться осторожнее, и снова слился в своем плаще с густой зеленью деревьев.
Наверх↑
ИССЛЕДОВАНИЕ ИЭВЫ
Иэ́ва опустила ладони в прохладную воду, зачерпнула и омыла лицо. Потом поводила ладошками в воде. И тут заметила, что душа ее смущена. Иэва зачерпнула еще, оросила лицо влагой. Душа, вместо того, чтобы развернуться навстречу свежести с радостью, съежилась.
Иэва склонилась над водой, посмотрела на свое отражение. Сразу вспомнился Шарт, встреча и дорога, пройденная вместе.
В это мгновение маленькая боль прошла по душе.
В недоумении Иэва перевела взгляд с воды на душу. Почему она смущена, почему ей тесно? Очевидно, это как-то связано с Шартом.
Иэва отошла от воды, села у дерева, наблюдая за душой. Та беспокойно металась, как будто ее тянуло в разные стороны.
Иэва пробовала наблюдать, в какие такие стороны мечется душа, к чему ее тянет. Но поняла, что это бесполезно – душа никуда не тянулась. Она тупо металась от боли. Значит, нужно искать не предмет влечения, а источник боли.
Боль души Иэва испытывала впервые. От чего она бывает? Боль тела, как она знала, бывает от разрыва тканей. Значит, и душа болит от разрыва. Что же разорвалось?
Треск крыльев прорвал тишину. Стрекоза пикировала сверху и унеслась к воде.
Иэва вспомнила, что смущение проявилось, когда она увидела в воде свое отражение. Стала припоминать. Как она смотрела, что думала… О..! Вот оно, – гнездо боли. Но туда не хочется лезть, чтобы не расшевелить ее сильнее.
Иэва немного отступила, закинула голову и стала смотреть в небо, ни о чем не думая. По щеке скользнуло крыло стрекозы. Иэва повела взгляд за ней, наблюдая кружение.
Снова она стала приближаться ко гнезду боли, вспоминать. Вот она смотрит в воду. И видит себя. И начинает смотреть… как будто не одна… Она глядит на себя в воде как бы глазами Шарта.
У-ух! Боль мгновенно оставила Иэву. Рана вскрыта!
Так. Теперь дело надо довести до конца.
Иэва вспоминала, как смотрела, и приценивала, какой бы мог видеть ее Шарт. Она смотрела на себя его глазами, то есть соединилась, слилась с ним.
В ум пришла мысль, благоуханная, как ветер: «Если где-то случилось соединение, значит, в каком-то месте произошло разъединение». Разрыв где-то, – вот причина боли.
Иэва уже не боялась чистить рану. Ей стало весело. Оно озорно посматривала на свой нож из голубого нефрита, который называла Копис. Он так ловко помогал ей на снежном перевале, обрубая сухие ветки на костер!
В памяти встал горний перевал, пережитая там глубина прикосновения к Вечному Царству, к отношениям с Богом.
Шарт увел ее от Вечного Царства. Увел от Бога. Разрыв произошел здесь!
Голова Иэвы низко опустилась. Они сидела, не поднимая ее. Откуда человеку взять силы поднять голову, когда он оскорбил Возлюбленного?
На нефритовом Копис сидела бирюзовая стрекоза, поводя крыльями. Склоненная голова Иэвы печально выделялась на фоне зеркального озера. Душа слезила. Но Иэва была свободна.
Смущение ушло. Спокойствие духа и утешение наполнили душу. Только рана болела.
И хорошо, что болела. Что еще могла принести Иэва Богу, кроме этой покаянной боли? Ни любви, ни верности…. Только этот красный цветок боли, выросший в углублении очищенной гнойной раны. Ее маленькая жертва Ему.
Красный цветок тянулся к небу. Алым огнем полыхали его лепестки на солнце.
На отсветы пламени этого костра и вышел к берегу озера Арэни́.
Наверх↑
АРЭНИ и ОРИЭНА
Мальчик Арэни́ встретил девочку Ориэ́ну, когда та сплетала в косу гриву лошади. Она пристала к ним, и дальше они шли вместе – его родители, он и Ориэна. Они не знали, кто она. Но Арэни и Ориэна теперь всегда были вместе – на озерах, на тропках, в пещерах. Часто держались за руки. Часто смотрели на что-то, прикасаясь головами. И просто сидели или стояли рядом.
Ориэна была молчалива, почти не говорила. Но Арэни чувствовал ее мысли. Он имел чуткое сердце, он умел слушать душу мамы, любя ее, и теперь он слышал Ориэну.
Однако в том месте души Ориэны, где хранилось знание о том, кто она такая, стояла преграда для слуха и взгляда Арэни. Конечно, он знал, что может усилием заглянуть туда – перемахнуть через ограду, или надавить, чтобы та упала, или хитрой лаской склонить невидимого привратника отворить невидимую дверь. Но он не хотел входить в душу Ориэны силой. И Ориэна оставалась запечатанным колодцем.
Со дна колодца на него смотрели ее бездонные глаза. И он понимал, что снимет завесу, покрывающую колодец, только когда она сама обнаружит ему, что он может это сделать. Если бы он чуть нажал, Ориэна не сопротивлялась бы и позволила бы ему узнать ее – потому что она тоже была чутка к его желаниям. Но он хотел, чтобы таинственное познание ее глубины совершилось при радостном взаимном согласии.
Но не от них двоих только зависело снятие покрова. Был еще Некто, кого Арэни пока не знал, но ясно чувствовал своим чутким сердцем. Этот Третий не желал удаления завесы с Ориэны. Возможно, и Ориэна хранила покров потому, что слышала желание Третьего. Возможно, сама Ориэна хотела открыть Арэни сокровенное, но слушалась Третьего, потому что любила Его.
Арэни угадывал Его присутствие в ее душе по тому, как она мыслит, как поступает. И Арэни радовало, что Некто соединяет их, что они оба принадлежат Ему, и этим сродни друг другу.
Арэни любил Его, Неизвестного, любил нежно. Он и маму Элои́ну любил той же любовью, какою любил Его. Как будто, если бы не было Его, он и не умел бы любить так никого, даже маму, даже… Ориэну.
Наверх↑
ВИДЕ́НИЕ И РАСКАЯНИЕ (Арэни, Ориэна)
После того, как Арэни́ допустил бестактность по отношению к Ориэ́не и они расстались, Арэни ее не видел. Он был мальчишка веселый, его жизнь наполнялась приключениями и открытиями, и печаль не была его свойством. Но в сердце осталась пустота. Не стало части, которая была как будто им самим.
Однажды, до того, как Арэни чуть не погрузился в Болото Печали у подножия Черных Гор, ночью он видел сон. Впрочем, Арэни сомневался, что то был сон, а не действительность.
Засыпая, он думая, кто же он в этом мире, и неотрывно смотрел на мерцание Луны. Вдруг серебристый лик Луны расширился, стал просторным, наподобие огромной залы, или храма, залитого нежным светом. В зале Арэни увидел Ориэну.
Множество людей наполняло храм. И там же, среди людей, росли цветущие кусты. Цветы на кустах вырастали не из почек – каждый цветок был принесен каким-то человеком и посажен на ветку. Люди подходили к кусту, оставляли на нем цвет своего сердца, и отходили, становясь где-то рядом. Сердечные цветы людей были многообразны – тихие белые, пышные красные, соцветия из множества мелких цветов или один великолепный цвет. Они сочетались на каждом кусту в полыхающие костры света, возносящегося в Небу. Не к тому, которое видно с земли, а к Другому, которое выше Луны.
Ориэна стояла возле одного из кустов и прислуживала ему. Когда вновь подошедший человек лишь только сажал свой цвет на ветку, цвет мог быть полон пыли, или не очень свежим. Ориэна обтирала пыль, если нужно – сбрызгивала цветок водой, чтобы обновить. Некоторые цветы она перемещала в другое место так, чтобы потоки света цветов слились в гармонию цвета всего куста.
Людей было множество, работы много. Ориэна перепархивала от ветви к ветви, а цветы все сыпались и сыпались от людей, и ей некогда было взглянуть и увидеть Арэни.
Ее личико с тонкими чертами светилось сосредоточенной радостью. Она как будто чего-то ждала, как и все люди, наполнявшие залу-храм. Лица были устремлены в одну сторону – в сторону величественных Врат. Через ворота должен был войти Царь.
Арэни заметил, как трепещет сердечко Ориэны в ожидании Царя. Цвет ее сердца сливался с гармонией опекаемого ею куста, внося в него голубое свечение.
В ожидании Входа, храм полнился песнопениями. Серебристые звуки ночной песни лились в сторону Врат.
Арэни стал тоже ждать Того, кто должен был войти. Его сердце, волнуясь от предстоящей встречи, всколыхнулось синим цветком. Ориэна нежно приняла его и посадила на самую срединную веточку, возле своего цветка. Голубое свечение цвета Ориэны, и синеватое Арэни, объединились в одно пламя, устремившееся к Небу Небес.
Вдруг песнь людей слилась воедино настолько, что все множество как будто соединилось в одно. В этот миг Врата стали открываться…
Лик Луны затворился, и Арэни вновь видел лишь свет Небесного светила.
Он повернулся лицом к траве и закрыл глаза, чтобы сохранить пережитое.
Теперь он ясно знал, что его сердце соединено с сердцем Ориэны. Что они призваны к тому, чтобы быть вместе.
И еще, он почти увидел Того, чье Присутствие в мире ощущал с самого детства – Царя мира.
И увидел, что Ориэна тоже служит Ему – Царю. И, быть может, дождалась Его в том небесном храме.
Арэни познал наверняка, что она тоже принадлежит Ему, Небесному Царю. И стало не важно, какого она рода, и каково ее прошлое на земле. Главное, что они – из одного Небесного рода.
Арэни стало невыразимо стыдно за свою вину, по которой он расстался с Ориэной.
Для чего он вошел в глубины ее души, и силой заставлял признаться, кто она, каков ее род на земле?
Арэни вспоминал, как Ориэна трепетала от этого насилия, но, любя его, не решалась сказать ему: «нет». И когда он силой входил в ее душу, открывала дверь за дверью; она впускала его в себя, заливаясь краской стыда и испытывая боль, но покорно отдавала ему свою душу кусочек за кусочком.
О, как гадок был, он, Арэни! Как отвратительно воспользовался ее доверием, дерзко употребил ее открытость ему!
Арэни зарылся лицом в траву. Он вдавливался в землю всем телом, ему хотелось раствориться, исчезнуть, уничтожиться. Но это было не возможно. Как было и невозможно испросить прощения у Ориэны – он не знал, где она.
О, ему не нужно, чтобы она простила – он готов быть отвергнутым. Он хотел лишь излечить душу Ориэны, которую покалечил своим бесцеремонным захватничеством. Излечить ее своим покаянием, признанием вины, испрашиванием прощения. Ведь он ушел, так и не раскаявшись.
Арэни рыдал, как никогда не рыдал – ведь он мальчишка, а мальчишки не знают рыданий. Он готов был идти на край света, чтобы найти Ориэну.
От слез стало легче.
Когда он поднял заплаканное лицо от земли, то прямо перед собой увидел нежный голубой цветок. Тот цветок, который посадила на куст Ориэна от своего сердца. Его чистый свет слегка касался руки Арэни, и в том месте, где касался, Арэни ощущал тепло.
Испытав мгновение счастья, Арэни протянул руку к цветку. Но тот отдалился. Арэни вскочил на ноги, снова бросился к цветку, но тот снова не дал коснуться себя.
Арэни понял, и принял это наказание. Нежный свет изредка прикасался к нему, давая ощутить свою близость, но не позволял подойти ближе. Арэни не имел права на близость.
Он сел под деревом, опустив лицо в ладони. Теперь он сам не смел искать близости к голубому цветку сердца. Он чувствовал, что цветок рядом, но не дерзал даже смотреть на него. Кто он, Арэни, что посмел тянуться к цветку? Наглый завоеватель, потерявший право на близость. Он не будет больше искать приближения. Ведь чуть раньше он желал исчезнуть, уничтожиться, он готов и сейчас это сделать.
Только бы сначала исцелить страшные раны от следов, которые он оставил своим грубыми сапогами в нежной душе Ориэны.
Сквозь ладони, прижатые к глазам, Арэни заметил голубое сияние возле себя. Оно вспыхивало и затухало, как будто привлекая его внимание. Арэни несмело взглянул в сторону цветка. Того больше не было. Но его голубоватый свет остался, и мигал, как бы притягивая к себе.
Арэни послушно и несмело сделал шаг в его сторону.
Голубое сияние продвинулось в сторону леса.
Арэни пошел вслед.
Сияние углубилось в лесную тропинку, Арэни побежал, он полетел, он помчался за ним, и сияние неслось впереди него, очевидно указывая ему путь.
Так Арэни и оказался возле Черных Гор, и у Болота. Там, у Болота, он прошел испытание, в котором чуть не потерял разум и волю. И вышел из испытания повзрослевшим.
И двинулся дальше, вперед, за голубым сиянием, в поисках Ориэны. Не для того, чтобы снова быть вместе – он не дерзнул бы надеяться на это, – а для того, чтобы исправить содеянное им зло, сказав ей, что осознал свою вину, понял своё зло, и готов превратиться в прах и пепел за то, и просит у нее прощения…
Наверх↑
В ОЗЕРЕ ЖЕЛАННОГО (Вара́ния, Ориэ́на, Арэни́)
— Забудь меня!
Голос Вара́нии иногда становился тише, порой звучал громче, но просила она одно и то же.
Ориэ́на уже пятый день жила на берегу Озера Желанного, вопреки просьбам Вара́нии.
Сухари в котомке кончились, в последние три дня Ориэна подкреплялась лишь редкими подсохшими ягодами дикой смородины. Хорошо, что вода из Озера пригодна для питья.
Варания лежала на поверхности воды, опутанная водорослями, тиной, чем-то еще, не пытаясь вырваться из покрывавшего ее плетения стеблей, как будто безучастная к своей жизни.
Впрочем, если бы она была безучастна, не понуждала бы так часто Ориэну уйти: «Забудь меня!»
Ориэна хлопнула в ладоши и вскочила на ноги – ей надоело сидеть. Обежав вокруг дерева, она обняла его, приласкалась щекой к ветвям, подбежала к Озеру и тихо вошла в воду. Она плескалась, смеялась навстречу падающим каплям.
Со стороны топи, в которой валялась Варания, не донеслось за это время ни звука.
Ориэна вышла, подставила солнышку лицо.
Хорошо здесь.
Вот только поплавать ей не удалось – тело начало слабеть от недостатка пищи.
Пять дней назад они в Варанией подошли к Озеру вечером. Заходящее солнце подкрашивало рыжиной ресницы Варании, и Ориэна с удивлением посматривала на эту привязавшуюся к ней девчонку. Всю дорогу Варания шла за ней чуть отставая, плелась. Она была неопрятна, в волосах запутались засохшие ромашки. За три дня пути Варания успела выкинуть несколько чудных штук. Когда Ориэна после встречи предложила Варании съесть последнюю гречневую лепешку, Варания отказалась, а через полчаса заявила, что голодная, а сухари не любит. Они подошли к реке, и Варания с восторгом предложила делать плот из лежащих тут палок, даже потратила на это всю свою веревку, а потом отказалась переплывать на плоту реку. Когда они шли узкой тропинкой вдоль оврага, Варания свалилась в овраг. По ночам Варания плакала.
К Озеру пришли вечером, они и не догадывались, что это то самое – Желанное, опасное и благословенное одновременно. И беззаботно легли спасть.
Утром Варания встала поздно, как обычно. Ориэна уже купалась. Проснувшись рано, с пением птиц, Ориэна ощутила сильное влечение к воде – как будто что-то ее понуждало. Это ее насторожило, но подойдя к воде, она не увидела ничего опасного – синяя-синяя глубь была светла. Войдя в воду прямо в платье, Ориэна ласково подставила руку какой-то рыбешке. Сильные руки Озера как будто подхватили ее, она ответила их движению, и они завели игру – Озеро творило для нее горки, каскады, завихрения, а Ориэна благодарно и весело резвилась в них. Когда услышала дудочку Варании, сразу позвала ее купаться.
Варания наигрывала простенькую мелодию, такую печальную. В звуках не было никаких других тонов, только печаль – как всегда в мелодиях, которые она играла. Варания не ответила на призыв Ориэны.
Тут Ориэна услышала в звуках что-то новое. Ориэна остановилась, силясь разгадать мелодию. Опустила руки, улыбка сошла с ее лица.
Это были ноты тоски. Тоска – страшная, отнимающая у людей сила мглы. Ориэна никогда не ощущала тоску. Но встречала людей, пораженных ею.
Ориэна тихо подсела к Варании:
— Тебе плохо?
— Нет – мотнула головой Варания.
Странно. Лжет? Но до сих пор Варания еще ни разу не соврала Ориэне.
— Пойдем купаться! Там, в воде, хорошо!
— Я знаю. Я тоже туда хочу.
Варания поднялась, как-то зачарованно двинулась к Озеру. Вот сейчас она войдет, и вода подхватит ее мягкими материнскими руками, закружит, даря веселье…
Варания входила медленно. Ориэна смотрела на ее лицо – оно постепенно теряло выражение. Становилось безучастным и каким-то покойным, то есть слишком спокойным. Вдруг Варания легла на воду, как на ложе, и испустила вздох облегчения. Это было последнее чувство, выраженное Варанией. Варания отключилась от мира.
Она лежала на ложе из водорослей, стеблей, чего-то невообразимого, поднявшегося со дна Озера. Водоросли прошли сквозь ее платье, волосы, вокруг ее тонких пальцев, опутали плотным покрывалом.
Ориэна бросилась к странному ложу с Варанией, но Озеро отдалило Варанию от Ориэны.
— Забудь меня… – прошептала Варания. – Оставь. Не трогай моего покоя.
Ориэна с удивлением стояла в мягкой, матерински-нежной к ней воде, все еще орошающей ее веселыми брызгами. В ответ на брызги, из души Ориэны лилась навстречу воде радость. А из души Варании лилась навстречу Озеру тоска. То было Озеро Желанного.
Ориэна развела костер, просушила одежду, съела сухарик, поболтала с трещащими в костре веточками. Она не испытывала беспокойства – Озеро Желанного не имело отношения к Врагу Мо́раку, а все, что не от Врага – то благо. Нужно только суметь стать этому благу причастным.
Как это сделать в данном случае, вполне ясно: потерпеть.
И это не сложно – тут так хорошо!
Озеро Желанного откликалось на состояние душ людей. Оно становилось для каждого тем, чем могло ответить на тайные желания.
Между Ориэной и Варанией не было ничего общего – они находились в разных состояниях Озера, и Ориэна не могла помочь, у нее не было доступа к Варании. А брать приступом другого человека она не умела – Ориэна не была воином, не разрывала покров других людей, могла лишь взращивать то, что те добровольно ей дали. А Варания ничего ей не дала, не доверилась ей.
Чтобы помочь Варании, нужен кто-то другой. Или имеющий с ней общее, но научившийся справляться с тоской. Или также, как Ориэна, общего с ней не имеющий, но способный проникать сквозь поверхность души, хотя бы силой.
Уйти от Озера за подмогой Ориэна не смела – тогда Варания погрузилась бы в желаемое ею забвение. Варанию нужно было удержать в человеческих отношениях. Нужно быть рядом, тревожить ее, лишать покоя своим присутствием.
Несколько раз в день Ориэна купалась в Озере, потом ходила по ягоды, иногда забиралась на скалу возле Озера, чтобы посмотреть в даль, пела песни, танцевала по вечерам.
Но с тех пор, как сухари кончились, она начала терять силы, забираться на скалу было трудно.
Тогда она стала проводить время у костра, потому что начала мерзнуть. Набрала хвороста про запас, чтобы он был рядом, когда у нее не останется сил ходить за ним.
На седьмой день после того, как закончились сухари, Ориэна лежала прохладным росистым утром у тлеющих угольков – истрачена последняя охапка хвороста. Днем она тоже не встала. Ориэна улыбалась, когда на лицо ей падали капельки редкого дождя. Варания уже ничего не говорила, но если поднять голову – можно ее увидеть. Но лучше не поднимать – нужно беречь уходящие силы.
Ориэна слабо улыбалась последнему лучу заходящего солнца, когда увидела тень человека. Она не стала поворачивать голову. На ее плечо легла рука.
Арэни́ вышел из-за скалы, когда поверхность озера искрилась красными язычками пламени уходящего солнца. Его зоркие глаза смотрели вдаль, за край озера, он искал указывавшее ему дорогу голубоватое свечение – но его не стало.
Арэни тихо вздохнул, и опустил глаза. И тут, недалеко от себя, совсем рядом, увидел ее, которую искал, лежащую на земле у потухшего костра. Она стала совсем тоненькой, ее дорогое лицо – почти прозрачным. Как будто она сошла с Лика Луны, и еще не оземленилась.
Опасаясь, что при его приближении Ориэна отдалится, как отдалялся от него цветок, как не подпускало его к себе голубое свечение, Арэни несмело подошел. Нет, Ориэна не с Лика Луны сошла – она просто истончала, как истончается давно не евший человек.
Арэни уже уверенно протянул руку, чтобы сжать ее плечо, пробудить от сна, обрадовать ее человеческим присутствием.
Он внимательно вглядывался в лицо любимой, как она улыбалась ему, как засияли ее глаза, как весело мелькали смешинки на лице.
– Молчи пока. – Арэни сжал тонкие ее руки, чтобы согреть их.
Он укрыл Ориэну, принес дрова и разжег костер, сделал теплое питье, размочил сухари и стал кормить с рук.
Он бежал, он летел, он мчался в ее поисках, чтобы попросить у нее прощения. Но сейчас не время. Ее сердце занято чем-то, что-то ее наполняет, какая-то забота. Нужно помочь ей разрешить эту заботу, а потом уж просить времени для себя.
Наконец, Ориэна подняла ладошку и указала на что-то.
Арэни посмотрел на Озеро, и увидел то, что прежде не заметил. Он слишком увлечен был далью, пока не увидел лежащую рядом Ориэну, а теперь мог разглядеть и другие детали. Справа от них, в белом свете Луны, на поверхности озера лежит девушка. Хотя, может и не девушка, а что-то ее напоминающее, покрытое какой-то озерной травой.
Ориэна подтолкнула его в сторону фигуры. Арэни не смог приблизиться вплотную – фигура перемещалась при его приближении. И он понял, что заботит Ориэну, и почему она оказалась на берегу озера, обессиленная от голода.
Арэни радостно обернулся к ней:
— Серебринка моя, мы вызволим ее из этого планктона!
Ориэна кивнула в ответ головой.
Но к тому времени от Варании уже несколько дней не слышалось ни звука…
Наверх↑
СМЕРТЬ И ВОСКРЕСЕНИЕ В ОЗЕРЕ ЖЕЛАННОГО (Вара́ния)
Зверь тоски терзал Вара́нию. Его зубы вгрызались в душу. Мука была тяжкая.
Долго, целые годы Варания ждала избавления. Искала способ освобождения. Но ничего не находила. Зверь Мо́рака, страшное орудие мглы, был силен.
Ночами Варания просыпалась от удушья, наступавшее от темной массы, лежащей на груди.
И когда-то она поняла, что избавления не будет.
Тогда в душе стала оформляться другая мысль: не сопротивляться Зверю. Отдать себя ему на угрызение. Он растерзает ее, и смерть принесет спасение. В небытии не станет Зверя.
***
Как в полусне Варания брела за Ориэ́ной. Тепло человеческой души согревало ее. Но не выводило из отрешенности. Потому что непрерывной была погруженность Варании в тоску. Голос Ориэны доносился как издали. Тепло души Ориэны согревало лишь поверхность Варании, зябнущей в холоде снежной пустыни уныния.
В какой-то момент они очутились у какого-то Озера. Ничто в мире не было для Варании таким реальным, как тоска, и Озеро ее не привлекло.
По привычке достала Варания из сумочки дудочку. Раньше простые звуки мелодии приносили ей утешение. Варания стала выдыхать звуки печальных напевов.
Но вот она заметила, что звук ее души тянется к Озеру. Стелется по поверхности. В ответ поверхность Озера вспенивалась, вот она поднялась куполом, и из Озера вышел Зверь уныния. Тот, что грыз душу. Она впервые увидела его воочию.
О, он был неожиданно прекрасен! Его демоническая красота дала наслаждение взору, потянула к себе. Какая-то сладость проникла в душу Варании и обволокла ее.
Варания не сопротивлялась. Она ждала этого момента. Поднялась на ноги и пошла навстречу Зверю.
Она входила в воду медленно, зачарованно.
Постепенно душа теряла чувства, становилась безучастной. Не только окружающий мир, но и мир собственной души отдалялся. Ей становилось ничего не нужно.
Она со вздохом облегчения опустилась к поверхности Озера, и Зверь подставил свою утробу, Варания опустилась в нее как в ложе. Покой. Наконец-то. Долгожданный.
Крик Ориэны, звавшей ее, доходил до Варании и возвращал ее в чувство. Варания не желала этого. Ей хотелось потерять чувства. Войти в сладкий покой. Сладкий покой Зверя, который ее пожирал. В этой сладости были и боль, и мрак. Но потом наступит смерть, и Зверя больше не будет, а с этим не станет и боли.
Но смерть пока не приходила. Виновата была Ориэна. Она звала ее. Плескалась в Озере, создавая шум. Тревожила Варанию запахом костра.
Варания понимала, что Ориэна делает это специально. И просила Ориэну оставить ее. Просто, по-человечески просила. Как друга. Но та была упряма, и не желала ей добра – не оставляла. Варания терпела. Она знала, что сладость небытия рано или поздно затянет ее окончательно.
Вот уж голос Ориэны доносится как сквозь туман. Не только чувства, но и сладость стали отступать. Наконец, приближается смерть…
Долгожданная. Сейчас она распахнет ей свои гостеприимные ворота, и Варания уйдет в небытие, уйдет от боли, тоски, мрака…
Вот и граница. Варания вздыхает, и, со счастливым вздохом шагает ТУДА.
***
О-оо! Боль пронзает Варанию. Зверь вошел внутрь нее. Там, на земле, он был вне. А тут, в смерти, оказался внутри… Теперь он терзал внутренности, от муки Варания могла разлететься на кусочки, но не разлеталась. Ей хотелось исчезнуть, но она стала понимать страшную истину: она не исчезнет никогда. Небытия нет. Есть переход в другой мир. Вечный. И там… там… нет, не может быть!
От ужаса Варания кричала так, что вокруг не оставалось ничего…
Она очнулась в чьих-то руках. Лицо ее зарылось в одежду, полную запаха хлебного поля. Большая отцовская рука, пахнущая ягненком, лежала на ее голове, закрывая всю голову. Слезы Варании замочили одежду человека.
Варания боялась шелохнуться. Чтобы все это, ею ощущаемое, не исчезло.
В душе не было всегдашней, сопровождавшей с детства, тоски. Зверь не терзал ее. Ей было хорошо. Она и не знала, что такое – хорошо. И вот, теперь знает.
Но в чьих же она руках?
Варания подняла глаза. Седая борода опустилась на ее лицо. Над бородой – сияющий, пронзительно светлый, лучистый взгляд. Она окунулась в любовь этих глаз. В тепло рук, тепло души этого человека.
Кто он? Она не знала, никогда не видела его.
Внутри шевельнулось чувство, что это отец.
Но это не был ее отец. Это был другой человек.
В то же время отцовство так ощутительно присутствовало, что Варания не сомневалась, что это отец.
Но не ее.
Чей же?
Почему она его ощущает, как отца?
– Кто ты? – спросила она.
Лицо человека, древнего, но не старого, пахнущего вечностью, приблизилось к ней. Губы человека не шевельнулись. В сердце Варании прозвучал ответ:
– Я – Адам.
***
Они шли с Адамом по полю. Колосящаяся рожь льнула к ногам.
Адам радовался крепким колосьям, и Варания радовалась с ним. Иногда Адам склонялся над каким-нибудь колосом, и тогда в колосе проступал облик человека. Адам бережно снимал саранчу, или выдергивал рядом растущий сорняк. Над сухими колосьями он печально останавливался, о чем-то размышляя.
Варания не могла вместить дум его отцовского сердца, носящего в себе каждого из своих потомков. Да это было и не нужно – она не была матерью. Она – ребенок. Впервые в жизни дышала полной грудью счастье жизни.
Жизни? Но где же они?
Адам вел ее к концу поля, к пещере в земляном холме.
Все ближе к пещере. Становится холодно. Из зева пещеры рвется ледяное дыхание.
Порог.
Варания останавливается, как пригвожденная.
– Я туда не пойду, отец. Это могила.
– Ты же хотела умереть.
Краска стыда залила лицо Варании. Ей стало мучительно совестно за презрение к жизни. Она тихо шепнула:
– Я не знала, что такое жизнь. Только здесь ее ощутила.
Адам покрыл ее плечи объятием, притянул к себе, и она уткнулась ему в грудь, погрузив в его сердце бесконечность когда-то бывшей у нее тоски.
– Прости меня – треснувшим от муки голосом сказал Адам.
– За что, отец? Ты не сделал мне плохо. Мне с тобой хорошо.
– Тебе будет хорошо. Но на земле пока тебе плохо, дочь моя. Я виноват в твоем страдании. Я внес страдание в своих детей.
И Варания увидела, как глубоко в сердце Адама живет скорбь. О, ее собственная скорбь не сравнима с его.
Но почему, зная такое страдание, он выглядит счастливым?
Губы Адама не шевельнулись. В сердце Варании прозвучал ответ: «Я тебе объясню, дочка».
– Но для этого нужно войти в эту могилу – сказал Адам вслух.
– Почему, отче?
– Потому что я могу дать только смерть.
Из глаз Адама потекли слезы. Большой, сильный, безгранично сильный и мудрый мужчина плакал:
– Во мне умирают все мои дети. В Адаме умирает всякий человек; потому что всякий мой сын несет в себе мое наследие. А мое наследие – грех и смерть, со всеми их последствиями: страданием и болью.
Слезы Адама упали на голову Варании. Они оросили ее благодатной росой, просочились в сердце и влили в него радость, и причастность чему-то большому, огромному, вечному.
В сердце Варании вдруг проснулась решимость:
– Отец, я умру в этой могиле, если это нужно.
Безграничное доверие этому человеку, нет, не «этому человеку», а отцу, своему отцу, увлекло душу Варании, придало ей несвойственные качества.
– Пойдем, отец. Делай, что нужно.
Варания почувствовал себя пшеничным колосом в его руке. Колосом, вынутым из земли. Ее несли куда-то, бережно. Прохлада могильного склепа облекла ее, не холодя ни душу, ни тело. Ей было тепло, хорошо. Не было никакой сладости, как прежде, когда она шла к смерти через Зверя, а только спокойное счастье от причастности чему-то огромному и доброму, чему можно верить без границ.
Ее уложили в гумно склепа. Веревка обхватила ее и еще какие-то колосья, собирая их в сноп…
***
Зубы Зверя снова впились в ее душу. О-оо! Еще мгновение, – и он начнет рвать, не разрывая, вечно и ненасытно.
И вдруг Варания увидела глаза Адама. Ничего, кроме его взгляда.
– Тебе еще не время умереть, чадо – прозвучало в сердце.
Зверь как будто отступил. Но он был тут. Зверь не двигался. В любое мгновение мог войти в ее плоть, ее ум, ее сердце.
Адама рядом не было. Мрак сгущался. Зверь напрягался в ожидании мгновения, когда поглотить. Никого и ничего. Нет выхода, ни исхода.
И тут свет пронзил Варанию вместо Зверя. Пронзил ее ум, ее плоть, ее душу. Пронзил, разрывая, но не причиняя боль. Разрывая, но одновременно собирая. Созидая и восстанавливая.
В Свете она увидела стены своего склепа. И от потрясения перестала дышать. Это был прекрасный, воздушно-невесомый дворец. Они не видела вокруг никого, но ощущала, что дворец наполнен людьми; полнота человеческого тепла и радости, сообщности и взаимности окружала ее, исцеляла душу, обновляла ее радость.
– Эта могила – это Тело Христово. – прозвучал в сердце Варании голос Адама. – Его гроб прекраснее рая. Его гроб живоно́сен, он светлее всякого царского чертога!
– А Зверь? – слабо спросила она. – Разве Зверь Мо́рака может быть в Его Теле?
– Зверь не был в Его теле. Он был в твоем. Ты сама отдалась ему. – слеза Адама капнула на грудь Варании. – И твое тело умерло, а с ним и Зверь. Я уложил твое мертвое тело в Тело Христово. И Он, Создатель, восстанавливает тебя, воссоединяет твои душу и тело, ум и сердце, внутренности и утробы, составы и связи.
– Где Он? – Варания спросила голосом, полным любви.
– Ты не можешь видеть Его сейчас.
Она опечалилась. Не видеть Его? Того, Кого так возжелала душа ее?
– Не можешь сейчас. Ты еще повинна. Ты отдалась Мораку. Я умолил Отца нашего Бога, когда твой сухой колос упал, подрубленный мечем саранчи Морака. Умолил продлить твою жизнь. И не только я…
Варания увидела, как сквозь пелену, маленькую фигурку, лежащую на берегу Озера у пепелища костра. Фигурка знакомая, но изменившаяся. Это Ориэна, слишком истонча́вшая от голода.
Варания увидела и свое тело, пронзенное подводными зарослями Озера, безвольно лежавшее в его топи, опутанное тиной.
В одно мгновение поразило ее осознание. Ориэна пожертвовала своей жизнью ради нее. Ориэна отдала свою жизнь, чтобы спасти ее.
– Нет! Отец Адам! Не возможно, чтобы Ориэна умерла! Лучше я!
Адам горько улыбнулся.
Сердце Варании поникло. Она вспомнила муку Зверя. Она не сможет понести ее. Не сможет принести себя в жертву.
Тоска вновь наполнила ее существо.
Адам смахнул тоску с ее души большими любящими руками.
– Не сейчас, доченька, тосковать. Тебе еще придется побороться с этой тварью Морака, когда твой колос вновь зазеленеет на земле. А сейчас ты в гумне Создателя. Ориэна, и твои будущие друзья, принадлежат Создателю. Не зловонным ямам Морака, а житницам Бога. Вы все – в теле Христовом. Значит, друг с другом – одно. Тебе не произрасти вновь на земле без их сил, без их молитвы. Бог и Человек Христос сделал Свое дело. Теперь нужно дело твоих друзей, единых с тобой. Во мне все мои дети умирают. Во Христе все они оживотворяются. В Нем они уже не мои дети, а Его. А так как они – Его единое Тело, то живут взаимной помощью. Однако твои друзья не смогут дать тебе помощь, если ты, по возвращении твоей души в твой колос, не примешь их помощь, и вновь самовольно откажешься от жизни. Для тебя все еще стоит выбор: Морак и его исчадия или Христос и Его дети. Выбор труден. Потому что земля все еще покрыта твоей виной, слитой с виной твоих предков. Ты еще несешь на себе общее бремя греха: твоего, и твоих родителей. Значит, эта тварь Морака – тоска, – по прежнему будет иметь к тебе доступ. И тебе еще предстоит пройти земной путь так, чтобы после твоей настоящей смерти быть положенной в эту житницу.
– Я хочу, Адам! Я хочу удостоиться умереть здесь! В этом царском Чертоге!
– Я буду ждать тебя. Приходи умереть, не во мне, а во Христе.
Наверх↑
ЗАРОЖДЕНИЕ В ОЗЕРЕ ЖЕЛАННОГО (Вара́ния, Арэни́, Ориэ́на)
Раскрытие жемчужины.
Вара́ния, лежа в склепе, переживала состояние сухости. Сухо было ее тело, сухим стал воздух вокруг, звуки сухо доносились до слуха.
Ей показалось, что кожа прильнула к костям, а кости ссохлись. Если теперь Зверь вонзит в нее свои зубы, ему не удастся терзать ее плоть. Только сокрушить кости.
Зверь? Какой Зверь?
В уме пронеслись образы чего-то мрачного. Вроде, какой-то Зверь. Но теперь его нет. Сама память о нем стала уходить.
В своде ее склепа послышалось тихое журчание. В стены просачивалась влага. Она каплями стекала к земляному полу.
Воздух начал влажнеть. Тело стало набухать; это было приятное ощущение увеличения, роста.
Чрево, сердце и ум соединились в зародыш. Сердце – корешок, ум – стебелек, чрево – почечка; они замерли в ожидании силы жизни, которая пробудит их, и колос вырвется из земли, и жизнь разорвет ее толщу.
Тело Варании набухло настолько, что сомкнулось с внутренней поверхностью склепа. Живительная вода проникала уже в плоть.
Осталось совсем немного, чтобы внутри родилась жизнь, и ее колос вырвался бы из-под земли. Совсем чуть-чуть… Но чего-то главного, чтобы жизнь началась, пока не происходило. Варания терпеливо ждала.
***
Арэни́, сразу после встречи с Ориэ́ной, вошел в воды Озера и поплыл к телу лежащей на поверхности Варании. Но доплыть не смог – его остановил земляной холм под водой. Ногами он его чувствовал: холм не давал плыть дальше, но когда Арэни нырял, ни руками не мог нащупать его, ни глазами увидеть, а если плыл под водой вперед, выныривал в том же самом месте, в котором уходил под воду.
После нескольких попыток он вернулся к Ориэ́не. Она нуждалась в заботе не меньше, чем ее странная подруга посреди Озера.
Ориэна от слабости пока не говорила, и Арэни еще была не известна вся эта любопытная история.
Когда он выходил из Озера, к ногам прибилась красная рыбка. Она вилась вокруг, не давая пройти. Арэни остановился, и рыбка смотрела на него, будто просила что-то.
Арэни сел в воду и стал смотреть в ответ. Может, удастся разгадать, чего она хочет?
Рыбка вилась вокруг, и чего-то ждала, не отпуская Арэни. Наконец, он вытянул руку, раскрыл ладонь, и рыбка легла в нее. Странно, что рыбка остановилась в ладони не вниз брюшком, как при плавании, а легла на бочок, смотря на него умоляющими глазками.
Арэни вздохнул. Что с ней делать, с крохой этой. Впрочем, не такая уж она и кроха…
Озеро под его ладонями выгнулось, выталкивая их вверх, в воздух. Силой толчка ладони Арэни с рыбкой вышли из воды.
– Хочешь на берег? Ну что же, пойдем. – Великодушно согласился Арэни.
Он шел к берегу, а рыбка уютно шевелилась в ладошках.
Пока он шел по песку, красная рыбка лежала спокойно. А как только приблизился к костровищу, начала беспокоиться, напряглась, готовясь вырваться из его рук. Мощным ударом хвоста она оттолкнулась, и… полетела; плавники ее раскрылись, как у птицы, пропуская через себя солнечный свет. Прекрасным огоньком пламени она пролетела на глазах удивленной Ориэны. Влетела в котел, свернулась в нем, и выжидательно взглянула на Арэни.
Удивленный, он пока не верил тому, что правильно понял, чего от него просят, и наблюдал.
Пока рыбка нетерпеливо била хвостом, Озеро вытолкнуло из себя водяной шар, и перебросило его в сторону костровища. Водяной мячик опустился в котел, заполнив его до краев. Довольная рыбка сделала несколько кругов, а потом всплыла на поверхность на боку, выжидательно глядя на Арэни. Тут уж Арэни выбил огонь и поднес его к хворосту. Глаза огненной красавицы поощрительно засияли.
Арэни поджег хворост и накрыл котелок крышкой. Красавица на прощанье пустила в Арэни кокетливый взгляд.
Он обернулся к Ориэне, та весело улыбалась.
– Какие они тут самостоятельные! – удивился он.
– Не то, что я. – Тихо смеялась Ориэна, пока Арэни поил ее водой, поддерживая ее голову.
Когда время спустя он открыл крышку, из-под нее к Небу взвилась как будто птичка, легкая и прозрачная, уходя в Вечность.
Благодарные Арэни и Ориэна ели красную уху, и живительная сила входила в их тело. Первые ложки Ориэна приняла из рук друга, не в силах держать ложку сама, а закончила обед, сидя на песке и весело с ним болтая. К концу обеда Арэни знал всю приключившуюся на этих берегах историю.
Ориэна почувствовала себя настолько сильной, что сразу после обеда, поплыла как рыбка, сквозь воды Озера Желанного, к телу Варании.
Но вновь их остановил холм под водой.
– Что делать? – звонко спросил деятельный Арэни. – Может, натянуть через озеро веревку от дерева к дереву, и добраться по верху?
– Я думаю, – ответила Ориэна, – надо ждать. Озеро не совершает бессмысленных действий. Раз оно останавливает нас, значит, не время. Сейчас – время покоя.
***
Варания терпеливо ждала того, что пробудит в ней жизнь, и ее колос вырвется из-под земли.
И вот, вдалеке зазвенела песня. Высокие и низкие голоса одним потоком устремлялись вверх.
Варания тоже потянулась вверх.
Она была не одна. Никого не видя, ощущала присутствие людей. Ее глаза словно были прикрыты покрывалом. Под босыми ногами почувствовала шелк травы. Вместе со всеми она шла вперед и вверх, легко, поя.
Ветер тронул покрывало на лице, толкнул его сильнее, и глубокая даль распахнулась пред ней. Вечный город был одновременно и впереди, и вокруг них. Под ее ногой порхал алый цветок. Нижний край ее белого платья скользил над зеленой травой как ворох лепестков. В белоснежной одежде невесты она шла навстречу Жениху. Он находился в светлом сиянии впереди. От блистания вокруг, Его не было видно. От торжества брачного пира трепетал воздух. Впереди – вечное будущее, все только начинается. Жизнь избыточествовала в ее душе, ее уме, ее теле. Торжество жизни и движение. Ее ждут. Она нужна. Она вечно дорога.
Она шла к Нему не одна, а со множеством людей, тоже в белоснежных одеяниях. Все вместе они связаны друг с другом и с Ним. Они дороги друг другу.
– Мы – вместе! – выливалось из души радостное пение. Свет пронизывал все ее существо. Свет, или Жизнь.
Как жемчужинка, она засияла в этом Свете. Как жемчужинка, она будет сиять белизной в кольце Царства Небесного. И она горячо возжелала стать этим белым зернышком в кольце. Она узнала свое имя: Жемчужинка.
Жизнь была в ней. Она была готова, как мать, вывести эту жизнь из себя в мир. Зародыш пробуждался. Сердце – корешок, корневые окончания ушли вглубь земли, укрепляясь в ней. Ум – стебелек, побег тронулся в рост, стремясь наверх, навстречу сиянию дня.
Счастье роста наполнило Варанию. Оно побуждало ее двигаться, стремиться вверх, пробивать толщу земли.
***
Звездная ночь сомкнулась на головой Арэни и Ориэны.
Арэни смотрел на темный купол Юдоль-мира с дырочками звезд, открывающими Свет за куполом, рассматривал Луну, и воспоминал, как нашел в лике Луны Ориэну. А ведь он до сих пор не получил благоприятной возможности испросить у нее прощения. Прошлая боль не имела силы, не создавала между ними преград, но Арэни нуждался в том, чтобы сказать Ориэне, что осознал свое зло. Это нужно сделать.
Луну скрыло облако, и тогда Арэни заметил еще один источник света. Его взгляд последовал за ним, и упал туда, где днем лежало в Озере тело Варании.
Арэни видел теперь не Озеро, а холм. Из его недр рвался столб света, а в нем стояла Варания. Руки ее тянулись к Небу. Ноги уходили вглубь земли. В желтом сиянии света она сама светилась, и была похожа на пшеничный колос. Колос был прекрасен и полон жемчужного зерна.
– Жемчужинка! – восхищенно выдохнул Арэни.
Он любовался силой и красотой колоса. Пока не заметил сгусток тьмы возле. Какой-то Зверь, мрачная тварь Мо́рака, напряженно ждал. Арэни не разбирался в Мораковых слугах, но что это было его исчадие, не сомневался.
Зверь походил на огромную саранчу. Его меч был занесен над колосом. Острие меча зазубрено – такое оружие не пронзает, а терзает. Стальная броня покрывала Зверя. Стальная саранча Морака караулила жизнь колоса.
Тут Луна показала свой лик из-за облака, и в ее рассеянном свете исчезло видение.
Арэни задумался. И заметил, что глаза Ориэны открыты.
– Почему не спишь, Серебринка?
В молчаливом взгляде Ориэны он увидел отражение стальной саранчи.
– Ты тоже видела ее?
– Да, во сне.
– Знаешь, о ком я спросил?
– Да. О Жемчужинке. Но я не знала прежде, что это ее имя.
***
Варания так стремилась выбросить из земли зародышевую почку, что перестала замечать окружающее – все силы были направлены не преодоление толщи земли. Вечного города уже нет. Она пробивается сквозь толщу склепа. Ей уже не хватает тут воздуха, она находится во тьме, и стремится к свету. Знает, что свет – наверху, над землей, и устремляется к нему. В памяти живо стоит Свет Вечного города, зовет ее, и она стремится вверх.
Когда маленький кожистый колпачёк желтоватого цвета, прикрывающий нежную почку, показался над поверхностью земли, Варанию обдал приток свежего воздуха. Мысли закружились от свежести. Их хоровод приостановился, и она поняла, что пробилась! К свету!
Но… это был не свет Вечного города.
То было утро в Юдоль-мире.
Мгновенно восстала память прошлого. Ее детство, отрочество, ее погружение в Озеро в бегстве от преследовавшего царства тоски этого неприютного Юдоль-мира. Так вот он какой, этот свет, к которому она рвалась…
Нет! Она пойдет обратно, под землю, к Свету Вечного Царства!
Варания кинулась вниз. Но там – могила и мрак.
Вверх – там неприютный Юдоль-мир с холодным ликом мертвенной Луны.
Варания не видела жестокого Зверя саранчи, который уже погрузил свои зубы в ее существо. Из-за него ей и представлялась Луна холодной, а утро Юдоль-мира мрачным.
Сразу же, как тоска махнула на нее своим мрачным крылом, она забыла о виденном и пережитом ею Свете Жизни. Тьма уныния вновь господствовала в душе.
Ее рост замедлился, потом остановился. Корешки перестали напряженно укрепляться в земле, обмякли в подземной влаге, начав гнить.
Почечка не развернулась, и, даже, не потянулась вверх к восшедшему над землей Солнцу. Ее проросток остался под землей, в полусвернутом состоянии. Варания замерла. Настало утро.
***
Арэни и Ориэне не было дано встретить Варанию при первых проблесках ее сознания. Они видели Зверя, но не могли его предупредить, и оказаться первыми. Им не было того дано.
Когда день разошелся, вода сама отступила от их ног, расступилась в две стороны, и по сухому пути они пробежали до самого холма.
Там, в углублении, во мху, лежала Варания.
Ее полупрозрачные щеки были мраморными. Дыхания нет. Тело холодно.
Но они не сомневались, что Варания жива.
Разжать губы Варании, чтобы влить в них живительное питье, было не возможно – Варания закрылась для мира. Перенести ее в другое место тоже было не возможно – она как будто вросла в почву.
Тогда они перенесли костровище на этот холм. Ориэна сняла с тела Варании все водоросли и тину. Согрела воду и омыла теплой губкой тело. Одела в сухое платье.
Два вечера подряд Арэни и Ориэна проговорили, рассказывая друг другу приключения, случившиеся с каждым во время разлуки, всякий раз поглядывая на Варанию как на участницу разговора. Несколько раз в сутки они грели воду и омывали ею тело Варании, согревая его на некоторое время. Ориэна подолгу терла его и ладошками, и кусочками ткани, чтобы кожа Варании возвращалась к ощущениям, приносимым контактом с человеческими руками и с предметами мира. Днем Арэни и Ориэна собирали хворост, кружились по берегу, весело смеясь, звонко ликуя отрадости. Их ликование, переливаясь по берегу, омывало душу Варанию теплом больше, чем согретая вода тело.
Наконец, бурлящая жизнь от Арэни и Ориэны стала проникать в Варанию.
Однажды вечером они заметили, что кожа ее стала розоветь.
– Арэни, – тихо позвала Ориэна друга, – скоро начнется твое дело.
– Почему мое, а не наше, Серебринка?
– Чтобы вытащить Варанию из забвения, нужно применить силу. Варания не открыла мне свое сердце. А я не могу ничего делать силой, мне этого не дано. А вот ты это можешь.
Арэни густо покраснел. Его голова низко опустилась, он не мог говорить.
Ориэна знает, о чем говорит. Она испытала на себе его силу, его грубость, когда он так бестактно вошел в ее душу, после чего они расстались. Ориэна уже познала его, бесцеремонного захватчика.
Арэни готов был распластаться в прах и пепел у ног Ориэны, которую оскорбил насилием над ее душой. Он летел, он бежал, он мчался в ее поисках, чтобы испросить у нее прощения. И вот настал этот момент, которого так жаждал, к которому стремился. Пусть даже Ориэна отвергнет его как друга навсегда, но он вскроет эту рану, вернет к памяти пережитое тогда, и испросит у нее прощения.
– Ориэна, друг… – он замолчал. Как говорить о том прошлом, чтобы не причинить ей боль?
– Не надо. Оно живо. – Тихо подсказала Ориэна.
– Друг мой! – Арэни пожелал коснуться ее руки, но не посмел.
Молчание длилось долго. Оба пребывали в одном – в той боли, которую причиняет один, входя силой в другого. Ориэна – повторно; Арэни – впервые, только сейчас оказавшись в полноте на месте Ориэны. Его так потрясло это откровение души другого, что дыхание перехватило. Теперь он видел себя не прахом и пеплом, а грязью. Никогда не посмеет он прикоснуться к ней… и даже вымолвить слова… не решится сказать ей: «прости».
Теплая рука Ориэны легла ему на голову, взъерошила вихры.
Волна прощения покрыла Арэни. И он заплакал. Слезы лились потоком, и когда вышла тяжесть, он смог вздохнуть:
– Прости меня. Мое зло.
– Простила.
От этого простого слова мир вдруг вернулся на свое место. Он сидел перед Ориэной, глядя в глубину ее глаз.
– Как же нам теперь быть, Ориэна? Как восстанавливать отношения?
– Не надо восстанавливать. Мы вместе по-прежнему.
– Но мы потеряли единство.
– Нет.
– Как это возможно?
– Мы с тобой, как части одного, не одинаковы. Ты – мужчина. Я – женщина. Мы разные. Принадлежность мужчины – сила. А принадлежность силы – грубость. Если ты не будешь грубым, ты не будешь покорять, завоевывать; ты воин. Пока не придет Вечное Царство, ты – воин. Если бы ты не умел применять силу, ты не был бы мужчиной. Ты это сделал. Это твоя доля на земле, искаженной грехом.
– А как же ты?
– Моя доля… нет, не могу пока сказать тебе. Ты сам это почувствуешь, и поймешь.
– Я больше не буду причинять тебе боль.
– Да, не будешь. Но один раз это нужно было сделать, чтобы понять разрушительность силы. Познать ее. Теперь ты будешь пользоваться ею с воздержанием.
– Я не буду пользоваться ею вовсе.
– Тогда не сделаешь того, что требуется. Например, сейчас нужно вытащить Варанию. Так как она закрылась от мира, то придется брать ее душу приступом. Придется быть завоевателем. Ты это сможешь. Я не смогу. Поэтому сейчас – твое дело.
Лицо Арэни поникло. Ему не хотелось воскрешать в себе завоевателя.
Ориэна пригладила его вихры:
– Так как мир – частично под властью Мо́рака, то нужно лишить Морака власти там, где это возможно. Не нужно избегать влияния и воздействия на мир. Хотя любое такое воздействие искажено грехом, и нам приходится терпеть последствия этого искажения. Например, мне пришлось пережить от тебя боль. А тебе – раскаяние. И кто знает, что еще ждет впереди? Все испытания приходят от того, что добро смешано со злом. Поэтому испытание болью неизбежно.
Арэни приклонил голову на плечо Ориэны. Тут он почувствовал, как она дрожит, даже трясется.
– Тебе холодно?
– Очень-очень. Меня всегда охватывает озноб после того, как я открываю тебе то, что ты не знаешь. Я нуждаюсь в том, чтобы это ты мне открывал, учил меня, и потому, уча тебя, лишаюсь сил, и зябну. Ведь это – твое дело: вести меня.
Арэни обнял ее плечи. Потом взял топор, распалил костер побольше. Согрел горячее питье, напоил Ориэну. Передвинул костровище на другое место, а прежнее устлал свежей травой, и уложил на горячую землю свою хрупкую Ориэну.
– Спи, Серебринка. Ни о чем не думай. Теперь уже это не твое дело. Оно мое, мне думать. А ты грейся мыслью, что мы вместе.
Послужив ей, своей дорогой подруге, и оставив ее согревшейся и спящей, он мог теперь переключить внимание и силы на другое дело.
А оно лежало неподалеку, в углублении.
***
Ориэна и Арэни не дали Варании замереть. Они неустанно вытаскивали ее из забытья. Пока, наконец, ее чувства и мысли не ожили настолько, что замереть уже не смогли бы. Кожа стала розоветь. Настала пора выбора.
Либо возвращаться в жизнь Юдоль-мира, либо…
А что – либо?
Варания услышала, как заурчал Зверь Морака.
В этом урчании она распознала приглашение. Ей предлагали войти со Зверем в соучастие. Она могла получить общность со Зверем, и тем избавиться от его зубов. Не от его присутствия – оно стало бы вечным. Но от боли его угрызений.
Одновременно с этим она увидела перед глазами образ Зверя. Не самого Зверя, как тогда, когда вошла за ним в Озеро Желанного. А лишь его образ. От призрачности, демоническая его красота возросла в несколько крат. Сердце Варании снова кольнула непонятная сладость, идущая от Зверя, и тянущая ее к нему.
Образ появился столь неожиданно, что встрепенул ее сознание. Она открыла глаза.
Вместо Зверя перед ней сидел незнакомый мальчик. Его зеленые глаза заботливо осматривали ее лицо.
На Варанию никто в жизни не смотрел с такой заботой, так, что становилось ясно: она очень-очень нужна. Ей стало тепло. Она улыбнулась:
– Привет!
– Здравствуй. Пить будешь? – Арэни протянул фляжку теплого питья.
Варания так долго не вкушала пищи, что питье показалось ей грубым. Это вернуло ее мысли к грубости Юдоль-мира, и в душе зацарапали когти тоски.
Арэни моментально отметил изменение в ее лице.
– Кто у тебя там? – спросил он, неожиданно глянув ей очень глубоко в глаза.
Варания затрепетала – никто никогда не смотрел в нее так глубоко – никогда она никому не была нужна.
– Где, там? – она не поняла вопрос.
– Внутри. Ты там не одна.
– Зверь. – Выдохнула она.
Никогда еще Варания не открывалась другому человеку. Этот мальчик вскрыл ее.
Арэни уловил выражение ее глаз, когда она сказала о Звере. И, не давая ей опомниться, подступил к той потаенной двери, которую угадал.
– Тебе нравится этот Зверь?
Ум Варании помрачился от несуразности вопроса. Возмущенная, она даже приподнялась на локте.
Но что-то помешало бросить возмущенное: «Нет». Та самая сладость. Она вновь вошла в сердце, при воспоминании о Звере. Сладость, в которой одновременно и боль, и тошнота.
Она упала на мох и заметалась. Ее разрывали два противоположных чувства: отвращение со страхом, и влечение ко Зверю. Не понимая этого, не умея разделить, но ощущая внутри себя два противоположных стремления, и что они разрывают ее, она кричала.
Арэни крепко держал ее за плечи, не давая метаться и повредить себя. И в крепости этих рук она вновь пережила то новое ощущение, – что кому-то нужна.
Это переживание вернуло ей память Вечного города, и множества людей, являющихся одним целым. Она вспомнила и пребывание в Теле Христовом, и сродность с наполнявшими Его людьми. Вслед за тем она вспомнила свое подлинное имя: Жемчужинка.
Лицо ее осияла радость, она стала похожа на жемчужину. Арэни отпустил ее плечи, и она обессиленно приникла к нему головой. В ее глазах Арэни видел отблески далекого вечного Света.
Но он понимал, что борьба еще не закончена. Варания еще не сделала выбор.
Аудио: Игумен Владимир (Перевертайло) — «Белый цвет».
Наверх↑
ПОКАЯННАЯ ЖЕРТВА ИЭВЫ (в Озере Желанного после встречи с Шартом)
Иэ́ва заливалась горячими слезами. Слезы капали Озеро Желанного, в месте падения оно бурлило, и в ответ со дна Озера поднимались горячие ключи. От нагретой воды возносился пар.
Слезы текли по ее щекам, по платью, по волосам, спадая на них с опущенного лица.
– Прости меня! Прости меня… – шептала Иэва.
Холодный осенний вечер наползал на берег. Легкое платье Иэвы шевелил студеный ветер. Ей не было холодно. Внутри нее проливался дождь теплых слез.
Иэва поднялась на нетвердые ноги. Сделала несколько шагов, припала лбом к дереву, как к опоре. Руки ее печально свисали вдоль тела.
– Прости… – повторяло сердце.
Разрыв с Богом, который произошел из-за того, что ее сердце последовало вслед за Шартом, не давал покоя. Ей было больно от того, что она забыла Того, Кто так много ей дал, Кто вырастил ее в Саду, Кто был с нею на горнем перевале.
Что можно сделать теперь? Отдать Ему свою жизнь? Она так часто приносила Ему жертву – цветы и растения, и принесенные ею жертвы, в порыве влечения к Небу, сами радостно возносились к Нему. Теперь, наверное, настало время вознести себя Иэве.
Так думала она. Ее душа влеклась к Небу, ища у него прощения. Ей не хотелось оставаться в Юдоль-мире, в котором ее поджидают вещи, способные увести от Бога. Она не знала об этих вещах в своем Саду. А с тех пор, как ушла из Сада, все время на распутье, все время на грани предательства. Она должна вернуть себя Богу.
Ее руку обвивал красный цветок. Стебель обхватил запястье, нежная красная головка струилась от запястья к пальцам, зеленые листки стебля расправлялись вверх к локтю и ниже запястья. Живой цветок трепетал вместе с дыханием Иэвы, тянулся к ее дыханию, следовал за движениями ее рук. Он как будто ждал ее решения, желая слиться с ним.
Платье на Иэве было отсветом цветка. Алое, струящееся от головы до пят, оно жило жизнью цветка. Жизнь цветка была устремлена к Иэве, а жизнь платья – к цветку.
У ног Иэвы бились горячие воды Озера Желанного. Горячие от ее слез, они смачивали ее ступни, обливая их, как бы напитывая их как корни, влагой, как будто она сама была цветком.
Иэва стояла, прижавшись к дереву, и походила на молодой бутон, расцветший на древнем стволе.
Она перестала плакать и опустилась на колени.
Подол платья распустился по воде, как расцветший.
Красный цветок, браслетом обхвативший запястье, напрягся в ожидании.
Ветер, шелест, щебет птиц, сам воздух – все замерло, в ожидании развязки.
Душа Иэвы раскрыла глаза и подняла их к Небу. Глаза от плача не стали красными, их голубизна перешла в глубокую синеву, как темно-синий вечер. Широко распахнутые, глаза были ясными и чистыми.
– Господи, прости меня. Прости за Шарта. Прости за разрыв с Тобой. Я почти соединилась с ним. Я не заметила. Не заметила, как почти последовала за ним.
Слезы вновь полились потоком. Уровень воды в Озере поднялся. Он дошел до бедер, потом до пояса Иэвы. Горячими потоками медленно кружилась вода вокруг нее, как будто в танце, подхватывая платье, подбираясь к груди.
Руки Иэвы были уже подняты, голова лежала на запястьях, запястья опирались на ствол дерева.
Глаза Иэвы устремлены в Небо.
Воды ее слез подобрались к ее губам. Она не могла больше говорить вслух. Цветок на запястье полностью ушел под воду.
Арэни́, как зачарованный, смотрел на происходящее.
Он не понимал, что происходит. Не слышал слов Иэвы. Мог только видеть ее.
Он вышел к этому берегу, двигаясь на отсветы пламени костра, которым покаянно полыхало сердце Иэвы. Тогда она стояла с нефритовым кинжалом в руках возле бугорка земли, взрытой ею вокруг красного цветка, тянувшегося к ней из кочки. Она освободила его корни, и он перепорхнул на ее запястье, обвил его, прильнул к нему. В это время ее платья из синего стало алым.
Арэни был так поражен ее красотой, что отошел в тень нависшего над водой утеса. Там он и простоял все время, пока воды Озера поднимались все выше, покрывая Иэву. Голубое свечение камня на челе Иэвы вдавило его в утес и не давало ему двинуться, наложило запрет на его уста. Он мог только наблюдать.
В то мгновение, когда вода сомкнулась над головой Иэвы, из воды навстречу Небу вырвался красный язычок пламени. В этом пламени пульсировал цветок, бывший до того на запястье Иэвы. Горячий поток ветра взвил его к Небу. Как выпущенное последнее дыхание умирающего, цветок вознесся в Вечность.
Арэни не понимал, что произошло. Только видел, что Иэвы больше нет. Что на том месте, где она стояла, тихо плещет вода. Уже прохладная.
Сердце его сжалось. Он больше не увидит эту женщину.
Что-то глубокое связало его сердце с ней. Какая-то связь протянулась между ними. Потеря Иэвы показалась ему невосполнимой.
Волны вынесли на берег нефритовый кинжал и мягко положили на ту кочку, где прежде рос красный цветок.
Голубое свечения камня больше не держало его в расщелине утеса. Отпущенный, Арэни поплыл к тому месту, где прежде была Иэва, но ничего там не было.
Тогда он медленно, задумчиво, пошел вдоль берега. Так и вышел он к тому месту, где Ориэна терпеливо ожидала помощи для Варании. Свечение пламени сердца Иэвы вывело его в Ориэне.
Наверх↑
ПЕРВЫЙ ОПЫТ РАЗДЕЛЕНИЯ ВЕЩЕЙ (Иэ́ва и Вара́ния, первая встреча).
После пережитого смятения Вара́ния уснула. Сил у нее было немного – пока она подкреплялась лишь питьем из фляжки Арэни́.
Засыпала она с отблесками Вечного Света и Жизни в глазах. Но через некоторое время под веками образовались темные круги, глаза запали глубоко, серая тень покрыла лицо Варании, сделав его из жемчужного от отблесков Света, землистым от тени тьмы.
Арэни, уложивший Варанию в мох, когда та была еще жемчужной, ушел, чтобы собрать Ориэ́ной дрова, и не видел, как Варания стала мрачной.
Впав в забытье, Варания оказалась на дороге, которая перед самыми ее ногами разделялась на две. Одна была узкая, извилистая, вела направо. Другая – широкая, прямая, вела налево.
Широкая оканчивалась скоро, в конце ее стояли Черные врата. Ничего другого не было – врата так высоки, что верх их терялся в темноте. Искусная резьба покрывала столбы врат. Что было изображено – не видно, нужно было подойти поближе, чтобы разглядеть рисунок. Сами врата были гладкими и сверкающими, как ночные озера.
А вот узкая и извилистая дорожка, что справа, казалась бесконечно длинной. За всеми изгибами, оврагами, и холмами, конца дороги было не увидеть. Но угадывалось, что там – Вечный Город. Города было не разглядеть, он узнавался сердцем. Оно понимало, что Город наполнен людьми, светом и радостью, но ничего такого не было видно ясно, об этом лишь знало сердце, а глаза видели узкую тропу со множеством препятствий. Стоило переключить внимание на что-то, и знание о Городе теряло даже сердце. Однако то был не мираж, Варания ясно это понимала. Только, чтобы Вечный Город оставался реальностью, нужно было удерживать в нем свое внимание.
Тело Варании было легким, а душа казалась дряхлой и неподвижной. Близость Черных врат и прямая широкая дорога обещали скорое окончание пути. А именно это и нужно было Варании.
Ее внимание сосредоточилось на вратах. Вечного Города она уже не видела. Переведя взгляд с Города на трудности пути к нему, она тут же забыла о нем, потом трудности пути вернули ее мысль с узкой тропы на широкую дорогу и ее скорому окончанию.
Варания развернулась в сторону Черных врат. Но шага еще не сделала.
Как только произошло первое движение, показывающее ее выбор, слева от нее на широкой дороге появилась тень.
Варания не испугалась, потому что узнала старого знакомца – его облик она видела уже дважды. Как и прежде, он был прекрасен. Его мрачная красота приносила удовольствие, рождала в сердце сладость. Легкий привкус тошноты не пугал Варанию, так как она почти не распознавала ее – так была увлечена наблюдением за знакомым незнакомцем.
Она его еще не знает близко. Но вполне может пойти с ним, он доведет ее до Черных врат, он сам предлагает ей это безмолвно. Она способна дойти и сама – так коротка дорога, хоть и холодна, но приятно будет опереться на кого-то: ее душа так устала, и все время хочет в изнеможении к чему-то прислонится.
И Варания невольно прислонилась правым плечом к чему-то, потому что ощутила там опору. В отличие от ледяной широкой дороги, опора была теплой. Она поняла, что это человек.
Человек нащупал ее руку, сжал ее пальцы, одновременно потянув левое плечо. Варанию развернуло в сторону человека. И она оказалась лицом к лицу с прекрасной женщиной в алом платье, по руке которой, от запястья до локтя, струился красный цветок.
***
Иэ́ва с удивлением смотрела на отвратительного Зверя, тянущего свои когти, похожие не серпы, к девочке. Зверь не имел власти над Иэвой, тут даже защиты голубого камня на ее челе не требовалось.
Но еще удивительнее, чем Зверь, были глаза девочки, вернее, надежда, с которой она глядела в сторону Зверя.
Если бы Иэва не пережила недавно опыт с Шартом, когда чуть не последовала за родившимися в ее сердце ложными надеждами, она не поняла бы сейчас эту девочку.
Иэва решительно шагнула в ее сторону, как раз, когда девочка наклонилась, как бы падая, и подставила ей плечо. Затем решительно развернула ее лицом к себе.
– Что это ты делаешь? – спросила она девочку, дав ей сначала прийти в себя от удивления.
– Ничего плохого – искренне ответила девочка.
– Раз ты употребляешь слово «плохое», ты все же чувствуешь его присутствие, только не можешь различить его.
Полные удивления глаза девочки объяснили Иэве, что та даже не понимает, о чем ей говорят. Иэва сменила тему.
– Давай знакомиться. Я Иэва. А ты кто?
Варания сделала движение устами, но ничего не сказала.
– Я не помню, как меня зовут. – Объяснила она.
– Неудивительно, что ты сама себя не помнишь. – Кивнула Иэва. – Ты же вся запутанная, где уж себя найти.
– Откуда ты меня знаешь!? – опять удивленно распахнула глаза Варания.
– Зернышко мое, о том, кто мы, написано у нас на челе, то есть я хочу сказать, что об этом говорят все наши поступки, слова, и сам наш вид.
– Мне нравится, что ты зовешь меня Зернышком.
Они уже шли по узкой тропинке, срывая приглянувшиеся травинки и со смехом отмахиваясь ими о бабочек, старательно украшающих собою их платья.
– Ты и есть зернышко. Ты еще вся свернутая, еще не пробилась сквозь толщу помыслов к свету.
– Ой! – вскрикнула Варания. Ее пронзили воспоминания. – Откуда ты меня знаешь? – Еще раз чуть слышно прошептала она.
– А ты сама хочешь себя узнать? – предложила Иэва.
– Наверное… – тихо ответила Варания. – Если это не больно.
Иэва вспомнила, как недавно разгребала источник боли у себя в душе, отыскивая ее причину.
– Исследование – это всегда больно, потому что приходится разделять то, что слилось. – Серьезно ответила Иэва. – Но ты пока не думай об этом. Когда меня страшит предстоящая боль, я на время отступаю, занявшись чем-нибудь другим. А за это время во мне сосредотачиваются силы на предстоящее дело. Пойдем пока в тот овраг, поиграем в игру.
Варания уже не помнила ни о распутии двух дорог, ни о Черных вратах и тени, ни о Вечном Городе в конце узкого пути. И она не заметила, что давно уже идёт по этому узкому пути.
Варания всегда была поглощена происходящими в данный момент событиями, и никогда не разделяла их одно от другого, поэтому всегда плохо ориентировалась.
Иэва повлекла Варанию в овраг. На дне рос колючий терновник, в его зарослях жили красивые птички со светлыми голосами. Они окружили Иэву с Варанией, летая над головами и наполняя овраг светлым пением. Колючий терновник прервал их спуск.
– Вот удобная кочка! – Объявила Иэва, и только тогда Варания заметила мягкую зеленую полянку среди сухой жесткой травы.
– Во что будем играть? – Варания охотно опустилась на траву, потому что всегда больше предпочитала сидеть или лежать, чем двигаться.
– Игра называется «Освобождение от иллюзии». В нее играют два человека. Один, тот, который с ножом, снимает иллюзию с другого.
– У меня нет ножа. – Сразу парировала Варания. Значит, снимать иллюзию с меня будешь ты.
– Нет, зернышко. Ты мне пока не дашь этого сделать. Снимать иллюзию будешь ты. Я тебе дам нож.
Варания готова была отказаться, но тут Иэва достала прекрасный нож из голубого нефрита. Его изящность, гармоничность и сила не могли быть сравнимы ни с чем, что видела Варания прежде.
– Это Ко́пис, знакомься! – Весело представила нож Иэва. – Возьми его в руки.
Очарованная Кописом, Варания бережно приняла его.
Когда же Копис оказался в руке, она почувствовала, что ее состояние меняется. Ощутив в руке приятную тяжесть рукояти, она внутренне собралась, сосредоточилась. А клинок сам просился в дело. Невольно Варания стала искать мыслью, куда применить Копис.
– Ну что, воительница? Будешь меня освобождать? – Озорно вопрошала Иэва.
Поименованная «воительницей», Варания вся подобралась: «Да!»
Иэва удовлетворенно улыбнулась.
– Что ж, твое первое исследование начинается. Копис поможет сделать тебе то, на что ты не решишься сама. Только не сопротивляйся ему.
И Иэва поднесла к Варании свою руку, обхваченную красным цветком, как браслетом. Стебель обхватил запястье, нежная красная головка струилась от запястья к пальцам, зеленые листки стебля расправлялись вверх к локтю и ниже запястья. Живой цветок трепетал вместе с дыханием Иэвы, тянулся к ее дыханию, следовал за движениями ее рук. Он был частью плоти Иэвы. Это была сама Иэва. Иэва, непостижимо слитая с цветком.
– Ты понимаешь, что нужно сделать?
– Нет. – Прошептала Варания.
– Я тебе помогу понять. Думай. Вот скажи, цветок и человек – это одна вещь или две разные вещи?
– Две разные.
– Значит, если ты видишь человека и цветок как одно, это иллюзия или правда?
– Это иллюзия.
– А как называется игра, в которую мы играем?
– Освобождение от иллюзии.
– И что тебе нужно сделать?
– Не знаю. – Тихо ответила Варания.
Иэва удивилась тому упрямству, с которым Варания отказывалась признавать очевидное. Сама Иэва была устроена иначе, и такое поведение было для нее внове.
– Ну хорошо, скажи, освобождение обычно происходит с помощью орудия?
– Да, с помощью орудия.
– У тебя в руках есть орудие?
– У меня в руках не просто орудие, а оружие.
– Оно может разделить цветок и мою руку?
– Как? – спросила в ответ Варания.
Иэва озадаченно посмотрела на эту девочку. Сама Иэва никогда не увиливала от ответов, и даже не подозревала, что так можно жить. Иэва чувствовала, что во встрече с этим Зернышком приобретает новый опыт, новое знание о жизни. После того, как она ушла из своего Сада, в котором жила в одиночестве с рождения, она многое узнала. Вот только на пользу ли это знание? Впрочем, сейчас не об этом.
– Расскажи мне, как нож разделяет кусок хлеба и грязь, налипшую на него?
– Отрезает грязь. То есть, счищает ее.
– Теперь тебе понятно, что нужно сделать?
Вместо ответа Варания молчала. Было ясно, что ей понятно, но она не хочет признать то, что стало понятно.
– Ладно, не отвечай. – Разрешила Иэва. – Только теперь постарайся слушать не свои мысли, а слушать Копис.
Действительно, Варания обратила внимание на то, что Копис в ее руке дрожит. Он просит руку, то есть ее, Варанию… или руку… ладно, не важно: он просит. Нет, уже требует!
Варания понимала требование ножа.
– Послушайся. – Еще раз подсказала Иэва.
Варания, пребывая в своем обычном состоянии неразличения, снова смешала всё в голове, но зато это помогло ей отдаться тому, что от нее требовалось. Она сосредоточилась на Копис. На его изящной красоте. Потом на том, как эта красота приближается к другой красоте – к цветку, прильнувшему к руке Иэвы. Голубой Копис и красный цветок заиграли вместе сиянием красок. Вот голубизна пронзает красноту. Варания чувствует, как вздрагивает рука Иэвы, но не анализирует это событие.
Потом краски вдруг тухнут. И вот Варания видит живую плоть руки. Плоть нежная и бархатистая. Это рука Иэвы. Это Иэва. Просто Иэва, не слитая с цветком. С каким цветком? Разве здесь был цветок? Даже следа от него нет.
– Здесь не было цветка, Варания.
Иэва уже знала ее имя. Прикосновение состоялось, оно открыло Иэве земное имя Варании.
– Как не было? Я его видела прежде.
– Ты видела не цветок, а его след. Цветок был отдан мной Небу, то есть принесен в жертву, по его собственному желанию. Ну… мне и с собой пришлось сделать то же самое. Это произошло за некоторое время до того, как мы с тобой встретились. То была иллюзия, что цветок обвивает мою руку. То был не цветок, а моя память о нем.
Варания в который раз хлопала глазами.
– Что ты чувствуешь? – Иэва обратила внимание Варании на нее саму.
– Радость. – Удивилась Варания.
– От чего?
– От того, что узнала правду. – Потрясенная открывшимся, Варания говорила медленно.
– Тебе нравится правда?
– Да. – Уверенно ответила Варания.
В это мгновение хор птичек воспел над их головами такую ликующую песню, что душа обеих взыграла, и как будто поднялась вверх.
– Пойдем наверх из оврага? – Радостно крикнула Иэва, подпрыгнув с кочки. – Игра окончена!
– Мне понравилась игра. Мы поиграем в нее еще?
– Да, но позже, и немного с другими правилами. Сейчас вечереет. Нам нужно найти место для ночлега.
Игумен Владимир (Перевертайло) — «Мы идем на войну» (гимн).
Наверх↑
ВЗРЕЗАНИЕ РАНЫ (Иэва и Варания по ту сторону Озера Желанного).
– Зачем нам тут оставаться ночевать? Ведь это не настоящее место, это наши грезы. – Спросила Вара́ния, укладываясь удобнее, и натягивая на себя плащ Иэ́вы.
– Мы еще не сделали дело.
– Разве грезы от нас зависят?
– Грезы – не совсем. Но мы с тобой не в грезе.
– А где?
– Нас пустили сюда для дела, Зернышко. Но пока не думай об этом. Ложись и закрывай глаза.
***
Варания не заснула. Она снова оказалась на распутии. Перед самыми ее ногами дорога разделялась на две. Одна была узкая, извилистая, вела направо. Другая – широкая, прямая, вела налево.
Широкая оканчивалась скоро, в конце ее стояли Черные врата. А вот узкая и извилистая дорожка, что справа, казалась бесконечно длинной.Вара́ния снова смотрела на тень знакомого незнакомца. Она вполне может пойти с ним, он доведет ее до Черных врат, он сам предлагает ей это безмолвно…
– Варания! – Громко крикнула Иэва.
Варания проснулась. На головой зияла черная бездна ночного неба. Звезд не было, луны тоже. Она не видела Иэву, лишь чувствовала ее присутствие рядом.
– Зачем ты меня разбудила? – недовольно пробурчала Варания. – Хочешь, чтобы я пошла за тобой, а не за черным незнакомцем? А меня ты спросила, чего я хочу?
– Для этого и разбудила тебя, чтобы спросить, чего хочешь.
– Правда? – недоверчиво протянула Варания.
– Чистая правда.
– Ну… – с сомнением промычала Варания.
– Ты готова к моим вопросам?
– А что будешь меня спрашивать?
– Хочу знать, чего ты хочешь. Чтобы понять, идти мне с тобой дальше, или оставить тебя этой тени.
– Ты меня бросишь? – Капризно заныла Варания.
– Если захочешь, оставлю тебя.
– Ты меня запутала! – Огрызнулась Варания.
– Тебя не надо путать. Ты сама вся запутанная.
Настало молчание. Бездна над головой становилась все темнее, ни одной звезды не загоралось.
– Где мы? – поежилась Варания.
– Вне пространства. Перед тобой лежит выбор. Как только его сделаешь, окажешься в том или ином месте.
– А ты?
– А я уже на своем месте. – Твердо сказала Иэва. И тут же осеклась. – Наверное, на своем месте. Не знаю. Возможно, я сделала ошибку. Возможно, мы обе оказались в недрах Озера Желанного потому, что обе не на своем месте… Я не подумала об этом прежде…
Иэва молчала так долго, что Варания испугалась, что рядом ее нет. Вокруг все было черным, она не видела никого и ничего.
– Я здесь. – Успокоительно произнесла Иэва. – Ну что, будешь выбираться отсюда?
– Да! – Почти крикнула Варания.
– Тогда начнем разбираться. Переходим на вторую ступень игры «Освобождение от иллюзии».
Варания только кивнула, хотя никто бы этого не увидел, и сглотнула слюну.
– Темнота тебе поможет. Благодаря ей, ты сможешь сосредоточиться. – Подбодрила Иэва.– Ну, начнем.
***
Варания подумала, что после этих слов что-то произойдет. Но все осталось прежним.
Вдруг Иэва спросила:
– Кто этот незнакомец, эта тень?
– Я не знаю. – Искренне, но слишком поспешно ответила Варания.
– Хочешь узнать?
– Да.
– Узнай. Это просто. Вспоминай, что тебе уже известно о нем.
Молчание.
– Почему молчишь?
– Ничего не знаю.
– Сколько раз ты уже видела его?
– Трижды.
– Может ли человек, видя кого-то трижды, ничего не знать?
– Нет.
– Значит, не хочешь знать. Тебе удобно незнание?
– Да. – Нехотя протянула Варания.
– Будешь избавляться от незнания?
– Да. – Более решительно ответила Варания.
– Что ты знаешь о нем?
– В этот раз, и прошлый раз, он звал меня.
– А ты отвечала на его зов?
– Да. – Сглотнула слюну Варания.
– Знаешь, почему?
– Да. – С трудом произнесла Варания.
– Почему?
– Он дал мне обещание. – Варания явно делала успехи.
– Что он обещал?
– П…покой. – Варания зажмурила глаза от стыда. Непонятно, вроде в этом нет стыдного – пожелать покоя, – а ей было стыдно.
– В этот раз он впервые пообещал тебе покой?
Варания пыталась вспомнить то, что забыла. Наконец, ответила:
– Нет. Это второй раз.
– Помнишь первый раз?
– Д-да. Вспоминаю.
– В тот первый раз ты последовала за ним?
– Д-да.
– И получила покой?
– Нет!
Варания крикнула громко, почти завизжала. С ней как будто случился припадок, она плакала, радыла, кричала, иногда произнося: «нет».
– Тебе больно? – Продолжала резать вопросами Иэва.
Варания увидела голубое свечение ножа Копис. Странно, от этого свечения ей стало спокойно. Она поняла, что делает с ней Иэва, и расслабилась. Потому что доверилась. Теперь она готова была следовать за Иэвой по пути вопросов.
– Ты больше не боишься боли, которую можешь почувствовать, узнав правду? – наклонилась над ней Иэва, что было видно в свечении Копис.
– Я хочу знать правду. – Прошептала Варания, сама приближаясь к Копис, как будто подставляя себя ножу.
– Я могу вырезать из тебя все, что ты мне откроешь?
– Да, режь, Иэва, пожалуйста. Я хочу, чтобы ты меня… не знаю, как это выразить…
– Хочешь, чтобы я принесла тебя в жертву Небу?
– Да. – Выдохнула Варания.
Голубое свечение Копис кольнуло Варанию. Она больше не видела тьмы. Она была в свете.
– А что ты знаешь о Небе?
– Я знаю мало.
Вдруг Варания начала говорить много, быстро, задыхаясь:
– Я знаю о Небе мало. Я из рода людей, предки которых когда-то служили Врагу. Поэтому мы все как будто потеряны, мы несчастны, ни к чему не пригодны, нас мучает тоска, мы всё чего-то ищем, и не можем найти. Но наши предки пошли на службу Врагу не по желанию зла, а из страха смерти, и мы не стали проклятыми, как другие слуги Морака, не стали безобразны, как другие слуги Морака. Мы не на стороне Тьмы. Но она имеет власть мучить нас, имеет к нам доступ. Мы бесприютные странники в этом Юдоль-мире.
Мои родители умерли. – Продолжала Варания. – У меня не стало дома и семьи. Я бродила по деревням и лесам. Не знаю, как выживала – помню плохо. Иногда кто-то кормил, кто-то одевал, а я все брела, и брела. Тоска гнала меня.
Потом… – Варания запнулась… – Потом я встретила девочку, Ориэну. Мы пришли на берег Озера. Ориэна плескалась в воде. А мне было плохо. Мне стало невыносимо, и в этот момент я увидела… его, этого черного незнакомца, Зверя, который терзал меня, Зверя тоски. Это слуга Морака. Я знала это. Я не могу скрыть и сказать, что не знала. Я знала! Знала! Знала!
Боль Варании достигла предела, и в этот момент прорвалась слезами. Не нервными, как прежде, а теплыми, облегчающими душу. Вместе со слезами уходили боль и страх.
Наконец, Варания посмотрела на Иэву, и увидела, что та чистит нож.
– Что ты делаешь?
– Смываю с Копис гной. Ты вскрыла свою рану, подступила к самой ее глубине – признала, что тебе было известно, что этот Зверь, этот знакомый незнакомец – слуга Морака. Ты скрывала это от самой себя. Но теперь призналась себе. И гной, появившийся за время, пока ты хранила в тайне свое следование за злом, вышел, тебе стало легко.
– Мне стало легко. – Почти умиротворенно уткнулась Варания в колени Иэвы.
Но Иэва не дала ей передохнуть. Снова обхватила рукоятку ножа.
– Рану мы вскрыли, надо вычистить ее до конца. Это больно, хотя не так сильно… Но более неприятно. Хочешь довести дело до конца?
– Да. – Жалобно всхлипнула Варания.
– Нам нужно понять, почему ты последовала за Зверем. Ты и это скрываешь от себя.
Варания глубже спряталась в колени Иэвы.
– Когда ты увидела Зверя, каким он был? – Безжалостно продолжала Иэва.
– Страшным и отвратительным, как всякий слуга Морака! – не задумываясь выпалила Варания.
– И всё?
– Всё. – Варания отодвинулась от Иэвы.
– Зёрнышко, – Иэва снова ласково притянула к ее себе, – ты опять уходишь под землю.
Варания снова отстранилась, немного подумала, а потом слезинка капнула из ее глаз, она опустила голову:
– Мне стыдно.
– Скажи.
– Он… он был прекрасен.
– В настоящей красоте нет стыда. Что было не так?
– Его красота приносила странное наслаждение взору. – Варания выговаривала через силу. – Стыдно от этого наслаждения. От него в душе появлялась сладость… с привкусом тошноты… Сладость была сильна, сил устоять не было…
– И ты пошла.
– И я пошла. – Утвердительно кивнула Варания.
Они молчали.
Варания думала, что снова станет легче, но облегчение не приходило.
– Почему мне тяжело?
– Ты открыла только часть.
– Неужели есть что-то еще?! – Застонала Варания.
– Если б не было, не было бы тяжести. – Иэва вдруг сделалась особенно нежной. – Давай её извлечем, Зернышко. Не бойся. Это уже последнее.
Нежность Иэвы принудила Варанию идти дальше.
– Спрашивай. – Жалобно попросила она. – Я сама не знаю, где искать.
– Я тоже не знаю, Зернышко. Давай попробуем раскопать вот это темное место. Зверь на самом деле безобразен. Если он смог предстать тебе прекрасным, значит, имел что-то в тебе, на основании чего смог явить тебе иллюзию прекрасного.
Варания сдавленно вскрикнула. Ее глаза расширились от ужаса:
– Я сама сделала его прекрасным для себя?
– Похоже на то. Иначе не объяснить его красоту, увиденную тобой.
Варания ушла в себя. Иэва не стала ее тормошить. И на этот раз Иэве не потребовалось задавать вопросы. Варания сама потянула ее за рукав:
– Я знаю… я помню… – прошептала она, и, зажмурив глаза, выпалила: – Прежде, чем мы с Ориэной подошли к Озеру Желанного, мне стали казаться прекрасными мысли о смерти!
Тут порывисто вздохнула Иэва.
– Да, да, – стала зажигаться Варания. – Я стала мечтать о смерти! То есть, как обычно, я не признавалась себе, о чем конкретно мечтаю. Я тогда решила не сопротивляться тоске. Отдать себя ей на угрызение. Думала, что Зверь тоски растерзает меня, и хотя мне ненадолго будет больно, потом смерть принесет облегчение: в небытии не будет Зверя тоски.
Варания низко опустив голову. Ее жар спал.
– И отдавшись ему, перешагнув в смерть, ты обнаружила, что смерти нет.
– Да. – Тихо подтвердила Варания.
Иэва снова дала ей время прийти в себя.
– Расскажи мне теперь, – тихо продолжила она, – как ты узнала о Небе? Ведь люди твоего рода не знают о нем – слуги Морака застилают от них Небо.
– Когда я умерла, то обнаружила, что там, за смертью, меня снова ждет Зверь. И что теперь он будет меня терзать всегда, вечно. Я чуть не разлетелась от ужаса. Если бы я разлетелась, Зверь терзал бы каждый мой из миллиона кусочков! Но меня подхватил и не дал распасться Адам.
– Ты его видела?!
– Да. Он посадил меня, как зернышко, в Тело Христово. А Тело Христово, ты сама знаешь, – Жизнь и блаженство. – Варания опустила глаза с несвойственным ей благоговением.
– Так ты была в Тебе Христовом! – Воскликнула Иэва. – Вот почему мы с тобой встретились в недрах этого Озера! Потому, что мы с тобой едины.
Иэва с удивлением взирала на эту девчонку, опутанную тьмой. До сих пор она думала, что Христос принимает лишь тех, кто завершил борьбу со тьмой. Как она, оказывается, мало знает Бога!
Иэва переживала глубокое покаяние. Ей было стыдно за свою самоуверенность. Это девчонка, возможно, ближе к Богу, чем она, Иэва, всю жизнь служившая Ему.
Варания же, ощущая в душе глубочайшую тишину и мир, невозмутимо спросила:
– Так ты тоже была среди тех людей, которые шли к Жениху Христу?
Иэва снова была потрясена. Варания знала и о шествии уневе́щенных душ! Надо было отвечать, и она призналась:
– Не была, а есть. Я Его Невеста.
У Варании затаила дух. Ах, как она хотела бы тоже быть Его невестой! Но разве это возможно? Она, такая темная, грязная и безобразная…
– А откуда ты знаешь о людях, идущих к Жениху? – поинтересовалась Иэва.
– Ну, когда я шла к Свету, вокруг меня было много людей, тоже со мной идущих.
Тут уж Иэва просто молча глядела на эту девочку, которая не просто знала об уневещенных душах, а тоже была среди них. Эта девочка – и Невеста? И, даже не знает об этом… Чувствует, но не знает… Как странно все это. Но как это похоже на всё то, что Варания вытворяла прежде! Это девочка всегда чувствует, но не знает.
А может, ей не надо знать? Может, она потому запутанная, что Господь скрывает от нее, что она – Его Невеста! Не положено ей этого знать до времени… Может, Иэва делает ошибку, что помогает ей распутаться? Ну нет. Есть вещи, которые нужно знать: вещи, нужные для покаяния. А вот прочее может быть и скрыто.
Иэва вздохнула и нежно обняла вновь обретенную сестру.
– Родная моя! – Она целовала ее голову, губы, руки. Варания с удивлением принимала нежность. Наконец, выдохнула:
– Ты хочешь сказать, что я тебе родная? То есть, я не одна в этом Юдоль-мире?! У меня кто-то еще есть? Мы вместе?
Не дождавшись ответа, она упала на траву и заплакала. Темнота рассеялась, проглянули лучи рассвета, уже было ясно, что они на лужайке. Варания плакала долго, тихо. Она плакала от невыносимой легкости счастья. Потом прижалась к Иэве, обняла ее. Впервые в жизни Варания сама обнимала человека. Она любовалась прекрасными глазами Иэвы и тихо повторяла: «Сестра…»
Над ними взыграло Солнце. Торжествующий день ликовал над головами.
– Нам пора идти.
– Да, сестра! – Легко подпрыгнула Варания. Но вдруг ее лицо затуманилось печалью.
– Что с тобой? – Забеспокоилась Иэва.
– Я смущаюсь сказать… Ночью ты собиралась отдать меня Свету, то есть Небу, то есть принести меня в жертву, мне стыдно, но я хотела бы этого, потому что тоскую по Свету.
– Иэва радостно улыбнулась:
– Мы уже это сделали, Жемчужинка. Сделали с тобой вместе. Когда мы вскрыли тьму, которая была в твоем сердце, и ты ничего не утаила, но все предала мне, мы сделали это. Я резала, а ты отдавала свой дух Христу. Ведь ты же отдавала себя Ему?
Варания молча кивнула.
– Ты раньше понимала, ради Кого это делаешь?
– Нет. – Удивленно подтвердила Варания.
– И не понимала, что твоя тоска – это тоска по Свету?
– Нет. – Еще более удивилась Варания.
– Тебе было плохо потому, что тьма закрывала от тебя свет. Но сила твоего стремления к Свету такова, что ты прорвала даже кромешную тьму. Насколько я знаю, прежде с людьми твоего рода такого не случалось. Наверное, ты очень любишь Христа… хотя и не знала об этом.
Варания смущенно теребила складки своего платья. Потом подняла голову, и увидела пред собой Вечный Город, который прежде казался таким далеким. Она радостно бросилась к Городу, но тот сразу исчез. Варания остановилась как вкопанная.
– Туда еще нужно дойти. – Объяснила Иэва. – Мы пойдем вместе.
Но вдруг Иэва напряглась.
– Что с тобой, Иэва? – Тревожно подошла к ней Варания.
– Жемчужинка моя… – С болью глядя в лицо Варании, произнесла Иэва… – Зернышко мое…
– Ты снова зовешь меня Зернышком? Почему?
– Мне стало ясно, что…
– Что? Говори! – Нервно крикнула Варания.
– Что ты еще не проросла. Тебе еще все еще предстоит выбор. Между Мо́раком и Христом.
– Как это? – Слеза потекла по щеке Варании. – Вроде я – уже твоя сестра…
– Не знаю. Мне тоже это не понятно.
Иэва крепко обняла Варанию.
И в этом крепком объятии стали исчезать окружающие предметы. Наконец, Иэва обнаружила себя стоящей у берега Озера. Варании больше было.
Рядом, разинув рот, с охапками хвороста в руках, стояли мальчик и девочка.
Арэни́ и Ориэ́на с изумлением взирали на Иэву, из ниоткуда появившуюся перед ними.
Наверх↑
ОТАРХЭ В ПУСТЫНЕ
Отархэ́ покинул Равнину поздним вечером. Ее полная энергии и движения жизнь не давала ему остановиться и сосредоточиться. Деятельный душой, Отархэ принимал участие в каждом событии, в каждой жизни, нуждающейся в поддержке. Его могучих сил хватало с избытком на десяток жизней кроме своей собственной, и он всё время отдавал и отдавал. Будучи по своей сути отцом, он не останавливал заботливое сердце, чуткое к каждому призыву живого существа.
Где бы Отархэ ни появлялся среди детей, те его моментально окружали, норовя залезть на колени или под полу его пурпурового плаща, или просто взять за руку. Женщины рядом с ним преображались. Они избавлялись от кокетливых повадок, приобретали внутреннее достоинство, которое оттеняло их природные черты новым светом. После его ухода женщины ощущали какую-то крепость и опору, которые были заключены не в нем самом, а в духе отцовства, и потому не исчезали с его уходом, а оставались в жизни женщины как невидимая крепкая рука. Отархэ постоянно расточал своё внимание и свою душу, не истощаясь при этом.
Но сейчас он нуждался в таком месте, где мог бы остаться наедине с собой и с Вечностью. Неразрешенный вопрос требовал разрешения.
Отархэ обошел Долину, не заходя, вдоль реки. Могучими шагами прошел Темнолесье, пересёк горный хребет. В степной полосе он уже продвигался без спешки. Наконец, начались пески.
Последние звери и птицы, в жизни которых сердце Отархэ принимало участие, остались в степи. Он, наконец, был один.
Отархэ покрыло безмолвие. Оно настало внезапно – вдруг ничего не осталось: ни образов, ни впечатлений, ни воспоминаний. Движения души остановились.
Несколько недель Отархэ пребывал в безмолвии внутри и снаружи. Он похудел, темно-русые волосы стали совсем светлыми от солнца. По пурпуровому плащу прошли нити светлого серебра, так что он тоже стал почти светлым, в тон песку, с багровым отсветом красной земли.
Отархэ не думал в это время о Деле. Оно лежало на дне его души, должно было созреть и сформироваться само, как пшеничное семя в плодоносной земле. Плодоносной землей было безмолвие.
К вечеру двенадцатого дня Отархэ смотрел на далекую цепь облаков. Как вдруг из-под земли раздался стон. Он был отчетливый, тоскующий. Ничего подобного Отархэ раньше не слышал. Много стонов прошло в его жизни, детских от болезни и потерь, женских от слез, мужских от боли ран. Но такого не было. Стон слышался не столько слухом, сколько сердцем. Он проникал вглубь, до самых утроб и глубин души, потрясал и уязвлял. И как будто вырывал из души подобный же стон.
Отархэ стал вслушиваться. Какая-то глубинная нужда призывала его. Кто мог так стонать?
Стон прозвучал снова. Ближе, но глуше.
Отархэ поднялся, приготовившись мгновенно броситься на помощь в случае необходимости. Но куда? Стон приходил ни с юга, ни с севера, ни с востока, ни с запада… а из-под земли.
Отархэ опустился на жаркую почву. Припал грудью к земле. И услышал тихое биение, как биение сердца.
Припал ухом к земле. И услышал, кроме стона, тихий всхлип. Один, другой. Это всхлип не женский, и не детский.
То плакала сама земля. Плакала Пустыня.
Безводная бесплодная пустыня. Поверхность ее – как ссохшиеся материнские сосцы, без молока, без детей. Курганы ее – как материнское чрево, не рождавшее жизнь.
Стонала душа Пустыни.
Зло иссушило землю. Про́клятая, она не несла жизни. Жаждущая, она взывала к Богу, прося освободить человечество от проклятия, легшего и на нее.
Тысячи лет пустыня взывала к Духу Божию: «Душа моя, безводная, устремлена к Тебе!», ожидая росы Духа. И вот, кажется, скоро от Бога придет ответ…
Отархэ почувствовал: что-то должно совершиться в мире. Что-то, что уничтожит ошибки прошлого, уничтожит зло, разливавшееся по Юдоль-миру уже тысячи лет. Уготовляется новый мир и новое небо.
Отархэ понял, что они идут к Новому Небу.
Они…
Кто это – они?
Отархэ впервые услышал это слово.
Значит, он будет не один.
Кто же – его со-ратники?
Дело дало о себе знать. Два тихих зова послышалось в душе. Первый – стать участником освобождения Юдоль-мира от зла, ибо настало время. Второй – соединиться с людьми, призванными к тому же.
Отархэ повел могучими плечами. Его душа развернулась навстречу небу, навстречу дали, навстречу будущему.
Завтра он двинется в обратный путь. Безмолвие исполнено, оно сделало своё дело.
Сегодняшней же ночью Отархэ спал не на спине, а прижавшись грудью к земле. Он как бы согревал ее, не зноем воздуха, а теплом души. Стоны Пустыни входили в сердце, и он не выкидывал их из себя даже во сне. Он бережно собирал эту боль, потому что величие Последнего Дела потребует такого мужества, которое сможет дать только сердце, впитавшее скорбь мира, и готовое для утоления этой скорби отдать себя до конца, до последней капли крови, даже на тысячелетние мучения. И Отархэ впитывал скорбь, чтобы исполниться порыва к самоотдаче.
Когда он встал утром, его глаза были темны как ночь, темнее, чем глаза Матха́ны – вся темная скорбь мира вошла в бездонные глубины его отцовских глаз.
Наверх↑
ОТАРХЭ И МАТХАНА.
Как обычно, Отархэ́ покидал Пустыню с сожалением. Он хотел бы остаться в аскетичном одиночестве Пустыни. Но то было не его место, не его призвание.
Утром Отархэ завязал горсть песка, на котором спал, в платок, и положил в суму.
Подходя к Темнолесью, Отархэ услышал всхлип. В этот раз он понял, откуда он доносится. То был плачь, которым плакала Пустыня в том месте, где он спал. Всхлип доносился из сумы. Горсть песка, которую он взял с собой, продолжала говорить тем же голосом, что говорила земля там.
Отархэ не удивился. Как будто того ждал.
«Интересно, будут ли слышать всхлипы люди? Не очень-то красиво будет – плачущий мужчина» – улыбнулся он.
Остановившись у Темнолесья, Отархэ задумался. Куда идти?
Пути он пока не видел ясно.
Значит, можно не торопиться.
Наступала синяя ночь. В сердце Отархэ пробудилась песня. Он расставил ноги, как будто врос корнями в землю, и запел.
Его широкая песня, собравшая в себя звуки ночи – звон падающих звезд, вздохи спящих зверей, шорох листьев, – не выделялась из окружающего пространства. Она не привносила в него новых звуков, а собирала уже присутствующие в нем. Пел Отархэ громко, песня лилась далеко, но невнимательный слушатель не отличил бы ее от прочих звуков ночи. Только чуткие люди замирали, пораженные красотой и величем песни.
На одной из опушек вслушивался в песню охотник Эво́й, постеливший себе плащ для ночного сна. Кто поет? Эвой не знал. Да и была ли то песня? Слишком уж неотличимы звуки от звуков леса. Может, это звучит сам Темный Лес?
Отархэ окончил гимн хваления творению. Но продолжал стоять. Его могучие ноги давали столь крепкую опору, что он мог бы отдыхать, стоя. Нежданный путник, проходящий мимо, принял бы Отархэ, закутанного в плащ, за ночное дерево, похожее на человека, и с опаской обошел бы стороной.
Ум и тело Отархэ отдыхали, но глаза всматривались в синюю темноту. Он ждал.
Вот в синеве появилось темное пятно другого оттенка. Высокая женщина в темно-вишневом платье, падающем на землю тяжелыми складками, двигалась прямо на него. Она шла ровно, ей не требовалось обходить деревья по извилистой тропке, так как они сами словно расступались перед ней. Травы стелились пред ее царственным величием.
Не дойдя до Отархэ, женщина остановилась.
Долгий взгляд ее темных глаз замер.
Женщина и Отархэ обменивались молчанием.
Она первая сделала шаг к нему, как будто вросшему в землю.
Руки ее коснулась его груди.
Она склонилась перед ним, низко, с почтением:
– Муж мой, господин мой… Как тяжела была разлука…
Ни в лице Матха́ны, ни в лице Отархэ не отразилось эмоций. Глубина сердечного состояния не вышла на поверхность – столь была глубока. Все было сказано между ними сердцами.
Сколько долгих лет прошло, как они вынуждено расстались.
Они стояли рядом, не нуждаясь ни в прикосновениях, ни в словах. Они словно не были разделены. Их целостность отражалась в биении сердец и движении ума. Они переживали соприкосновение бытия.
Наконец, Матхана подняла лицо и посмотрела в драгоценные глаза мужа.
И запела.
Она пела низким бархатным голосом. То была та же песня, что пел Отархэ, но в ней появился новый сюжет.
Отархэ вслушивался, и пока не мог его понять. Что-то тайное звучало в песне. Сама Матхана не понимала эту тему до конца. Она лишь предавала то, что слышала вокруг.
Отархэ знал, как пророчески чутка его жена, и продолжал вслушиваться. Вот он увидел девять нитей. Нити стягивались друг ко другу тайной силой. Эта сила, их связующая, тоже присутствовала в песне. Все нити должны были встретиться.
Очень далеко, на той стороне Темнолесья, Арэни́ и Ориэ́на, ведя у костра ночные разговоры юности, прислушивались к глубоким необычным звукам:
– Мне кажется, или ты тоже слышишь песню?
– Я слышу, что кто-то вступает в тему ночи со своими звуками, и думаю, что это человек – только людям дана такая творческая сила. Но я не уверена, что это песня. Мне кажется, это какой-то зов…
Матахана перестала петь. Она обратилась к мужу:
– Ты тоже слышишь созвучие с чьими-то душами?
– Да. Есть кто-то, кто звучит, как мы. Между нами протягиваются струны, нам пока невидимые.
– Скоро мы соберемся вместе. Может, кто-то присоединится потом…
Они помолчали. Матхана заключила:
– Тогда у нас с тобой уже не будет времени друг для друга, родной. Тогда мы будем принадлежать Делу и людям, идущим с нами.
– У нас есть сейчас драгоценное время одиночества вдвоем. У нас так мало было этого времени за те сотни лет, что мы прожили.
Отархэ-дерево зашевелил могучими ветвями. Коричнево-медная крона, вернее, волосы Матханы, качнулись в ответ. Два сердца бились в одно. Из одного в другое перетекала история каждого, развернувшаяся в годы разлуки. Они узнавали жизнь друг друга, прожитую за эти годы, впитывали каждую частичку этой прошедшей истории другого, приводя их гармоничное согласие.
Ночь драгоценного безмолвия прошла в полноте соприкосновения бытия. Не требовалось ни лишнего прикосновения, ни движения. Случайный путник подумал бы, что это два дерева: могучее кряжистое, и тонкое, но крепкое, выросшие в одной трещине, стоят теперь, соединившись, являя собой чудо Темнолесья.
Наверх↑
ДВИЖЕНИЕ НАВСТРЕЧУ (Отархэ и Матхана)
Утром, прежде, чем Солнце залило Юдоль-мир, при пении первых птиц, Отархэ́ и Матха́на уже пересекали Темнолесье.
Отархэ любовался своей родной Матханой. В гармоничных чертах ее лица красота жила как бы отдельно от нее, и придавала лицу, красивому своей собственной красотой, отпечаток второй неуловимой красоты, идущей из Вечного Царства.
Матхана была высокой, с коричнево-медными волосами. Голова обычно покрыта капюшоном, оставляющим открытыми лоб и шею. Глаза темные, глубокие.
На ней всегда было одно платье, темно-вишневое, и на его фоне белели руки и лицо.
На Матхане не бывало украшений. Всякая дополнительная деталь в ее облике, помимо собственной внешности и вишневого платья, была бы излишней, нарушающей совершенство гармонии Матханы. То была красота простоты, целостности. Всякое движение рук и тела Матханы как будто увенчивало совершенство красоты, будто бы линии именно этого движения как раз не хватало для завершения целого. И каждое следующее движение оказывалось новым окончанием уже оконченного, в его вечном движении каждый раз нового совершенства.
Отархэ без остановки любил ее. И не уставала любоваться. Ее красота возводила его ум к Горнему миру, к Вечному Царству. Смотря на Матхану, он созерцал его отблески, поселившиеся в ее лике.
– Родная моя. Вижу, что ты несешь в душе какого-то мальчика.
– Да, я встретила ребенка.
– Мы встречали множество детей за нашу жизнь. И своих, и не своих. Что в этом ребенке особого?
– Он первый внес тему, которую мы с тобой пропели вчера вечером. Тему связи, собратства, ожидающего нас. Эту тему я не слышала с тех пор, как мы были юны. С тех пор, как молод был мир. И сдается мне, что эта тема единства является преддверием конца Юдоль-мира.
– Да, много розни видели мы с тех пор, как были детьми. Разделения только усиливались, а соединений становилось все меньше. Но я не думал, что тема соединения, предваряющая конец, зазвучит при нашей с тобой жизни.
Они шли молча, внимая предчувствию того, что наступают перемены.
– Сдается мне, ведешь ты меня куда-то!
– Сдается и мне, что я веду тебя, и знаю, куда.
– Откроешь ли это своему мужу?
– Конечно, родной. Я вся открыта тебе, господин мой. – Она всегда с удовольствием говорила эту фразу, каждый раз отдавая себя в ней ему заново. – Похоже, что идем мы к тому самому мальчику. Поистине, образовалась между нами связь. Я будто слышу его зов, и понимаю, откуда он идет.
– Что ж, идем к Арэни́.
– Арэни? Так вот какое у него имя!
–Арэни… – Отархэ пропел это имя. Как поэт, он имел совершительную власть, и если ему удавалось правильно подобрать имя вещи или ситуации, она менялась.
Впереди лежали перемены в Юдоль-мире. Их ждало братство. Братство было призвано участвовать в переменах. И Отархэ, собирая все открытия и все смыслы вместе, созидал поэзию. То была не песнь, подобная вчерашней, описывающая мир лишь звуками. То была песнь-слово, и от точности подобранного слова зависела точность вхождения в ситуацию.
Матхана прислушивалась к тихому пению Отархэ, и иногда вступала в нее глубокими переливами своего голоса, но без слов. Совершителем слова был ее муж.
Они шли туда, где уже спребывали Арэни, Ориэ́на и Иэ́ва, а где-то рядом с ними терялась на распутьях выбора Вара́ния.
Наверх↑
НАЧАЛО СОЮЗА
Когда Вара́ния выпорхнула из объятий Иэ́вы, та ощутила что-то похожее на горечь. От чего, Иэве пока было не понятно.
Времени думать не было, жизнь уже предлагала ей новую встречу.
В то время, как Иэва учила Варанию анализу, пока обе находились за гранью пространства, Арэни́ и Ориэ́на, вернувшись к Варании, обнаружили ее в тяжелом и глубоком забытьи. Оно показалось им весьма неутешительным – лицо Варании было мрачным. Изредка озарял его свет, но в основном покрывала тьма. Тень сгустилась над Варанией, не давая ей вырваться, покрывая ее, затягивая в себя.
Пока дух Варании, благодаря Иэве, приобретал опыт рассуждения вещей, душа Варании продолжала беспокойно страдать. Зверь Мо́рака все глубже впускал в нее когти.
Арэни и Ориэна безмолвно сидели подле тела Варании. Уже не пытались они будить ее звонким смехом и веселой жизнью. Если Свет Небесного Царства не дал ей сил выбрать Небесный Город, то ограниченная радость Юдоль-мира тем более не могла помочь.
– Неужели мы не сможем что-нибудь сделать? – Со слезами спрашивала Ориэна.
У Арэни не было ответа. Он вглядывался в черты той, которая могла бы быть Жемчужинкой, но пока лежала в топи. Вглядывался и все время вопрошал в душе, что же может помочь ей. Чего они с Ориэной не понимают? Чего у них не достает?
Арэни погладил лоб Варании, отвел упавшую на него мокрую прядь. Лицо Варании чуть посветлело. Несомненно, ее утешало сердечное участие, приносило облегчение. Но было его не достаточно. Оно одно не могло дать ей силы встать и отвергнуть притязания Морака.
Арэни вздохнул, перенесся мыслью далеко. Детали жизни последних лет начали подниматься в памяти. Прежде они были разрозненны, а тут стали собираться в целое.
Все, что сейчас вспоминалось, было пронизано присутствием в жизни, рядом с ним, Арэни, какого-то Другого мира. Заполнено чувством причастности его, Арэни, этому миру. И вот Ориэна. Она тоже была в лучах этого Другого мира.
Когда Арэни был маленьким, он всегда был счастлив и радостен. Он и сейчас счастлив, но теперь в его радость вошло что-то новое, не из Юдоль-мира. Вошло, и пронизывает, призывает.
Ему вспомнилась женщина в темно-вишневом платье, которую он встретил на болотах. Матахана, так ее звали. Она тоже была осияна лучами Другого мира. Его так сильно потянуло к этой женщине. До того его не влекло так ни к кому, даже к маме Элои́не, даже к Ориэне – с Ориэной было что-то иное. Матхана будто имела власть. И Арэни охотно признал эту власть, увидев ее.
Власть и сила. Арэни созерцал эти два понятия, неторопливо вглядываясь в них. Вспоминая при этом, как радостно было ему подчиниться власти и силе. Как ушли все сомнения, он готов был доверчиво следовать за Матханой и ее мужем. Мужем, которого не видел, но имя которого она ему назвала. Ее муж Отархэ́.
При этом имени Арэни ощутил волну влечения к человеку, которого знал лишь имя.
В это время в ночи зазвучала песнь. Далекая, она коснулась их с Ориэной, и пробудила от ночной дремоты.
– Мне кажется, или ты тоже слышишь песню? – Спросил он Ориэну.
– Я слышу, что кто-то вступает в тему ночи со своими звуками, и думаю, что это человек – только людям дана такая творческая сила. Но я не уверена, что это песня. Мне кажется, это какой-то зов… – Сквозь сон прошептала Ориэна.
Арэни встал, сделал круг вокруг костра. Песня это была, или лишь звуки ночи, в них чувствовалась мощь, те сила и власть, о которых он думал только что. И Арэни понял, в чем нуждалась Варания.
– Ориэна, мы с тобой слишком маленькие, чтобы помочь Варании. – Шепнул он, опустившись возле нее на локти.
– Что ты имеешь в виду?
– Она боится. Потому не решается выйти из тени забвения. Боится Зверя Морака. Хочет к Небесному свету, но боится Зверя. И некому ее защитить. Я, конечно, защищу ее, мой клинок всегда со мной, – в этот момент клинок Арэни ответил ему тихим звоном, – но ей нужно не это. Ей нужна уверенность. Плечо настолько крепкое, чтобы опереться на него без сомнений. А я пока еще слишком мал, чтобы дать ей эту веру.
– Ты хорошо говоришь. Похоже на действительность.
– Слышишь? Снова эти звуки, или песня. Сколько в ней могущества. Вот что-то такое, что есть в этих звуках, нужно Варании.
– Может, завтра пойдем искать источник этих звуков?
– И оставим Варанию одну?
– Нет. Не хорошо так.
– Давай спать. Чувствую я, что утро ночи мудреней.
Ориэна кивнула, сжала руку Варании, пожелав доброй ночи, и уснула.
А Арэни не спал. Его ум бродил в воспоминаниях, сердце прислушивалось к звукам ночи, имена Отархэ и Матханы жили в памяти.
Утром он дождался пробуждения подруги и предложил ей наскоро позавтракать, запив водой из Озера. Ему хотелось быстрее покончить с делами, его толкало предчувствие, что нужно быть готовыми. Но Ориэна сильно замерзла ночью. И для нее Арэни решил-таки развести костер. Они пошли набрать хвороста, но не успели сделать и нескольких шагов. Арэни даже вскрикнул от неожиданности. Перед ними встала та прекрасная девушка, с нефритовым кинжалом, которая утонула на его глазах в волнах собственных ее слез, сомкнувшихся с Озером. Только теперь ее платье было не алым, а желтым.
От неожиданности он потянул Ориэну за рукав, и на ухо, но очень громко, так что было слышно далеко вокруг, сказал: «Иэва! Это та Иэва, о которой я тебе рассказывал!» Так что Иэва от души рассмеялась такому детскому поступку.
***
Хворост, который они собрали, пригодился не только для Ориэны. Арэни сделал всем горячего питья.
Делая глотки из чаши, Иэва смотрела на лежащее во мху тело Варании. Не ожидала она видеть ее такой. Там, где они с ней были, вне пространства, Варания выглядела гораздо более жизненной. Здесь Иэва увидела, насколько сильна власть Морака над Варанией.
Горько было всем.
– Я буду помнить это утро под именем «Чаша горького питья». – Иэва поставила пустую чашу на землю.
Они уже рассказали друг другу все, что знал о Варании каждый.
Удивленно слушали Иэву Арэни и Ориэна.
– Ты продолжила мое дело, госпожа. – Сказал Арэни. – Прямо взяла его у меня из рук, когда Варания впала в забытье, и выполнила его в самом забытьи.
– Не зови меня госпожой.
– Почему?
– Не знаю пока. Но не надо так.
– Хорошо, госпожа. И вот теперь я понял, что уходя под воды Озера, ты не умирала, а шла туда, где была Варания.
– Ты видел меня в это время?! – Воскликнула Иэва. Краска смущения залила ее лицо.
– Прости. – Арэни опустил глаза. – Я не хотел скрываться и подглядывать. Но какая-то сила не давала мне ни двинуться, чтобы уйти, ни открыть уста. Она отпустила меня только, когда тебя не стало.
– Ты видел меня в самый потаенный момент. – Иэва вздохнула. – Что ж, это произошло без нашей воли, значит, так тому быть. Возможно, это связано с тем, что не верно тебе называть меня госпожой.
– Хорошо, Иэва. Не буду.
Ориэна подвела итог:
– Случилось так, что никто из нас троих не смог помочь Варании. Ты, Иэва, сделала больше всех. Но и то, что ты сделала, не достаточно. Нужна какая-то еще сила.
– Да, сила! Подобная той, что слышали мы ночью в песне.
– Что за песня? – вопросила Иэва.
Они рассказали.
– Я даже думала, что надо пойти искать источник этой песни. – Закончила Ориэна.
Голубые глаза Иэвы внимательно взглянули на нее:
– Но вы не смогли оставить Варанию. А утром появилась я…
Они долго сидели молча.
– Не хотелось бы мне с тобой расставаться. – Просто, совсем по-детски сказала Ориэна, и подсела к Иэве, прижавшись к ней, и дружески обхватив ее запястье.
– Красивый у тебя был браслет. – Мимоходом, в задумчивости, сказала она.
Иэва с удивлением посмотрела на Ориэну. Цветка, принесенного ею в жертву, на запястье не было давно. Даже платье потеряло его цвет, и было теперь желтым. Так далеко ушло то, что произошло.
Ориэна, оставаясь в задумчивости, чертила по запястью Иэвы пальчиком, повторяя контуры некогда бывшего тут цветка.
– Знаешь, Иэва, я хочу сказать тебе спасибо за рыбку, которую ты послала, чтобы ко мне вернулись силы.
Зеленые глаза Арэни заискрились смехом:
– Так это ты, Иэва, устроила нам это представление с рыбкой?
Иэва вспомнила ту рыбешку, что жалобно просилась у Озера быть отданной Небу. Иэве некогда было заниматься ею, и она отослала ее, благословив и попросив самой найти пристанище. Вот где та его обрела.
Иэва встала. Высокая, сильная, похожая на воительницу, она вызвала у них восхищение. Камень девы на ее челе играл голубыми искрами, светлыми на смуглой ее коже.
– Что же. – Медленно произнесла она. – Я пойду навстречу судьбе. Сдается мне, что это общая наша с вами судьба. Слишком много связей между нами открывается.
– Не думала я, – продолжила она, помолчав, – что буду связана с кем-то на этой земле. Думала я, что принадлежу только Ему, Небесному Жениху. Но, видно, что-то иное пишется о нас.
Арэни и Ориэна, хотя поняли не все, не смели произнести ни слова.
– Ждите меня здесь. Думаю, буду здесь снова скоро.
Вдруг она преклонила колено перед Арэни:
– Арэни, друг. Прошу тебя дать мне твой плащ. Мой был утерян. Негоже мне более ходить обнаженной, в одном платье. Однажды это уже чуть не завело меня на распутья Морака.
Арэни с почтением протянул ей свой зеленый плащ. Он думал, что плащ будет короток Иэве – плащи э́львингов вообще коротки, а она к тому же столь высока. Но вещи, одеваемые Иэвой, получали чудное свойство приходиться ей под стать. Плащ покрыл ее щиколотки, взметнувшись вокруг нее легким облаком. И легким бегом Иэва помчалась на юг.
Наверх↑
ИЭВА И ЭВОЙ
Иэ́ва любила бегать наперегонки с ветром или каким-нибудь животным, ей нравились движение и скорость.
Она мчалась на юг, туда, откуда, по словам Арэни́ и Ориэ́ны, лилась ночью песня, она сливалась с потоками воздуха.
В игру с Иэвой вступила лань. Пятнистым всполохом ворвалась она в движение Иэвы. Они стремительно пересекали лес, пока не выбежали к заводи лесной реки.
После горячего бега холодные воды пронзили их тела. В ликующем столкновении холода и жара взвились они над поверхностью, и ринулись к другому берегу. Лань вышла из воды первой, и исчезла в чаще.
Иэва выходила не торопясь. Прямо навстречу человеку в короткой кожаной тунике.
Эво́й, сын Го́нара, выглядел как охотник. Никто не догадался бы, кто он на самом деле. И Иэва обратилась к нему:
– Будь привечен, охотник!
– Приветствую и тебя, госпожа! – ответил Эвой.
Он не отвел глаз в ответ на ее прямой взгляд, как это обычно делали люди. Он тоже смотрел прямо. Пожалуй, только это выделяло его из ряда обычных охотников.
Но когда Иэва улыбнулась, он опустил глаза, не в силах выдержать ее красоты.
– Негоже девушке бродить в Темнолесье одной, – сказал он, глядя в землю. – Что ты тут делаешь, госпожа?
– Ищу, – коротко ответила Иэва.
– Делаешь правильно, что не говоришь всего первому встречному. Но все же позволь мне проводить тебя до границ Темного леса. Хоть ты и производишь впечатление воительницы, но слишком уж красива, чтобы быть ею на самом деле. Да и кинжал твой слишком красив, чтобы быть боевым.
Ива засмеялась. Ей понравился этот человек. А бояться – она никого не боялась, потому что камень девы на ее челе охранял ее надежнее отряда воинов.
– Я Иэва, – представилась она.
– Меня зовут… Ты назвала подлинное свое имя, и в ответ я должен назвать свое подлинное…
– Не надо. Я буду звать тебя Друг. А когда пройдет время, сам решишь, какое свое имя мне назвать.
В этот момент раздался новый голос, глубокий и низкий:
– Ты права, Иэва. Сказать свое подлинное имя можно только свободно. А именем, которым называют его люди, тебе не пристало его называть. Ибо зовут его Чужаком. Но он не Чужак ни тебе, ни мне.
Эвой стремительно обернулся навстречу женщине в темно-вишневом платье. Матха́на и Отархэ́ стояли у дуба, из-за которого только что появились.
– Я не слышал вашего приближения, – смутился Эвой, и обратился к Иэве: – Прости. Я желал тебя проводить, чтобы защитить, но показал себя никудышным защитником – не смог услышать приближения даже не одного, а двух людей, и притом женщины… Но что-то много женщин появилось в Темном Лесу. Да уж не их ли ты искала, Иэва?
Иэва со вниманием глядела на Матхану и Отархэ. От них исходило ощущение силы и могущества. Как раз то, о чем говорил Арэни.
И, признав их могущество, она приклонила перед ними голову:
– Приветствую вас, господин и госпожа. Раз уж имя мое вам известно, и прозвище этого человека тоже, то несомненно, вы являетесь владыками.
– Уже давно не являемся ими, – Отархэ радостно улыбнулся, от него исходил запах степных трав. – Но живем намного больше вашего, вот уж минуло две тысячи лет. И различать имена вещей за это время научились. И ходить так, чтобы было неслышно, в опасностях двух тысяч лет тоже несложно научиться, – посмотрел он на Эвоя. – Так что тебе нечего стыдиться. Твои охотничьи способности не умалены. Но вот что тебе скажу, Эвой. Незачем тебе скрывать свое имя перед Иэвой.
Брови охотника взметнулись от удивления. Никто во всем Юдоль-мире не знал его имени, кроме жителей Го́дара, но в Годаре чужаков не бывает, о Годаре ходят лишь легенды.
– Что ж, раз имя мое тебе открыто, я склонен поверить, что тебе две тысячи лет. Слышал я, что есть такие люди на Хо́ре. Но считал, что это легенда. Впрочем, многие думают, что и Годар тоже легенда.
Тут вступила Матхана:
– О роде таких, как Иэва, о роде дев, тоже многие думают, что это легенда. И ты ведь уже столкнулась с этим, Иэва, не так ли?
Печаль раскаяния мелькнула на лице Иэвы при воспоминании о Шарте. Но Матахана продолжала:
– Сегодня здесь встретились три легенды Юдоль-мира. Весьма плодоносен этот день! Встретились отголоски ушедшей эпохи, ставшей уже легендой для нынешних людей. Встретились, чтобы настало время новой эпохи.
Глаза Иэвы зажглись любопытством:
– Интересно, а Арэни́ с Ориэ́ной – тоже легенда для многих?
– А ты знаешь их? – вопросила Матхана.
– Рассталась мы несколько часов назад. Они ждут вас.
Матахана утвердительно вздохнула:
– Я почувствовала, что этот мальчик, Арэни – из наших, когда встретила его первый раз. Но тогда еще не знала, кто это – «наши», кого собирает Промысел в конце времен в союз. Во время всей четвертой эпохи, что длится сейчас, не было ни одного союза. Не было его с тех пор, как Мирасвет ушел в тень и рассеялся по островам и ущельям, еще не охваченным властью Мо́рака. Эту эпоху мы провели с Отархэ в одиночестве. Но похоже, теперь вновь собирается семья.
Эвой исподлобья слушал. Его брови хмурились.
Отархэ поклонился ему:
– Житель Годара! Твоя судьба, ради которой ты покинул родное королевство, ныне открывается тебе. И в этой твоей судьбе ты связан с нами.
Послышался пронзительный крик, очень далекий, но отчетливый.
Все насторожились.
– Пора спешить. – Иэва выразила общую мысль. Потом повернулась к охотнику:
– Эвой, ты не доверяешь. Но я имею честь пригласить тебя. Ты хотел проводить меня до границ Темнолесья, прошу тебя сделать это. Пойдем мы вчетвером.
Эвой поклонился, выражая согласие, но не сказал ни слова. Он пошел последним, настороженно прислушиваясь к звукам вокруг.
Впрочем, не только к звукам вокруг. Настороженно прислушивался он и к себе. Потому что как бы ни старался всматриваться в окрестности, все время возвращался взглядом к Иэве, вновь и вновь влекло его смотреть на нее. И ему нужно было внимательно следить за собой, чтобы замечать что-либо, кроме нее.
Наверх↑
ПОСЛЕДНИЕ СТРАДАНИЯ ВАРАНИИ
После того, как Иэ́ва, заключив на прощание Вара́нию в объятия, исчезла, Варания осталась одна.
На душе было тихо и мирно. Немного щемила сердце тоска – хотелось в Вечный Город, к Свету. Но то была не тоска Мо́рака, загнавшая ее в смерть. То была тоска, влекущая к Жизни.
Варания сидела и ни о чем не думала. Перед ее глазами и в ее уме проплывали различные предметы.
Внезапно все, что она видела, осветилось внутренней радостью. Варания поняла, что рядом – Вечный Город. Она тихо улыбалась. И улыбаясь, опустила голову. В какой-то момент забыла, чему улыбается. Просто сидела, сама не зная, чему радуется. И чем больше забывала, тем явнее ложилась на душу тень.
Вот тень скрыла половину света в душе Варании.
Наконец, во тьме проявилась ощутительная когтистая лапа Зверя Мо́рака.
Но в этот раз Варания не до конца забыла о Свете. Во время беседы с Иэвой она хорошо осознала и Свет, и необходимость пути к нему. И сейчас впервые в жизни в уме мелькнула мысль: «А может, воспрепятствовать Зверю похищать Свет?»
С приходом этой мысли в душе разлилось тепло. Не Варания препятствовала Зверю, а сам свет гнал мрак.
Но вскоре в ум стали закрадываться другие помыслы, не ее собственные: «Зверь не отступит, и если ему противостать, придется быть в напряжении все время». А ее вновь тянуло к расслабленности. Расслабленность стала одолевать. Помыслы в уме замутились. Варания снова ни о чем не думала, но теперь состояние было не радостным, а безрадостным. Она то ли спала, то ли отсутствовала.
Этот мрак и видел Арэни́ на лице Варании, когда сидел ночью возле, слушая звуки песни.
В то время, как Иэва помчалась навстречу песне, Варания стала просыпаться. Вокруг была скудная серость, в душе выла тоска.
Рядом слышались голоса. Варания не стала открывать глаз, ни поворачивать голову. Бессмысленно и отстраненно лежала. Ей ничего не хотелось.
Когда над ней склонился Арэни, она лишь сквозь ресницы посмотрела на него.
– Хочешь пить?
– Ничего не хочу, – вяло протянула она, уставившись мало замечающими глазами в ботинки Ориэ́ны.
– Тебе больно? – спросила Ориэна.
Варания не ответила.
Так пролежала она те несколько часов, что Иэва бежала до заводи. Ни есть не стала, ни пить. Молча смотрела в никуда.
Тяжесть в ее душе увеличилась, стало трудно дышать.
Уставшее лежать тело требовало движения, в нем нарастало беспокойство.
Не желающая движения душа, и желающее его тело, разрывали Варанию противоречием. Она начала тихо стонать.
В какой-то момент, отчаяние ума, мука обездвиженного тела, тяжесть обремененной души слились в мрачный сгусток, он придавил ее, и она закричала.
Она кричала, во всю силу, в ней бродящую, и не имеющую выхода.
Этот крик привел в ужас Ориэну, побудил к действию Арэни, донесся до Иэвы, Отархэ́, Матха́ны и Эво́я.
Несколько часов требовалось на возвращение Иэвы со спутниками. И в эти часы Арэни держал Варанию, которая теперь стремилась бежать. Ориэна пыталась удерживать ее ласковыми речами. А Арэни сжимал ее запястья. Варания словно обезумела.
Наверх↑
ВАРАНИЯ ВЫБРАЛА…
По дороге Иэ́ва рассказала Отархэ́ и Матха́не всю известную ей историю с Вара́нией.
– Значит, еще трое детей в нашем новом союзе, – задумчиво произнес Отархэ.
– Они не дети, – возразила Иэва.
– Для тебя не дети, чадо, – улыбнулся Отархэ. – Для нас с Матханой все люди нынешней четвертой эпохи – дети, ведь мы родились еще во второй.
Иэва с удивлением приклонила голову при таких словах. Древность этих двух людей ничуть не была заметна. Они выглядели молодыми и сильными, в лице Отархэ даже было что-то мальчишеское.
Эво́й же вообще настороженно относился ко всему происходящему.
Когда они вышли к берегу Озера Желанного, Варания устало обвисла, уронив голову на колени Арэни́.
В два широких шага Отархэ был возле них, и легко поднял Варанию на руки. Она запрокинула голову, повиснув в его руках точно ивовый прут.
– Бедная девочка! – Отархэ вглядывался в ее лицо, словно читая по нему всю историю ее внутренних терзаний.
Потом он осторожно сел, прислонившись спиной к утесу, не выпуская ее из рук, держа, точно ребенка. В его могучих руках она была совсем как дитя.
Отархэ запел. Это была песня-история. Об отпадении предков Варании во власть Мо́рака, о последовавшей за тем скорби для всего их рода.
Арэни́ и Ориэ́на слушали, затаив дыхание. Они еще не знали эту историю Юдоль-мира. И, слушая, Ориэна начинала понимать, почему эта девочка, Варания, так странно себя вела, когда они встретились. Поняла, какая сила повлекла Варанию в недра Озера в желании забыться. Поняла, какую внутреннюю борьбу пришлось пройти Варании в недрах Озера. Глаза Ориэны стали огромными от переживаемых чувств и влажно мерцали в сумраке начинающегося вечера.
Эво́й знал эту историю рода людей, к которому принадлежала Варания, но песню слышал впервые. Отархэ пел не так, как пели в Го́даре, и не так, как пели в других местах. Его песня имела силу. Казалось, с помощью песни Отархэ извлекает Варанию из топи.
Действительно, Варания все слышала. Она словно погрузилась в детство, и лежала в колыбели, слушая напевы матери. Одновременно с этим перед ее глазами проносилась жизнь ее семьи, ее самой, ее предков. Она заново осознавала ее. Следуя за словами песни, погружалась умом в темную историю своего рода, в причины и следствия мрака. И когда в конце песни зазвучала новая тема – тема света, который может открыться для каждого, она потянулась за ее звуками, как несколько недель назад потянулась за звуками своей дудочки, заманившими ее в недра Озера. Но тогда тоска, звучавшая в мелодии, вела ее к Зверю. Сейчас песня Отархэ вела ее к свету.
Варания села прямо на коленях Отархэ и оказалась лицом к его лицу. От него исходил запах, подобный запаху Адама – запах хлебного поля, запах Царства Небесного. Но, в отличие от Адама, был у Отархэ и другой запах – запах степных трав, запах из Юдоль-мира, запах странника. И этот запах тоже был приятен.
Варания смотрела в лицо Отархэ и видела не простого человека, а владыку. Владыку и господина Хо́ры. Древнее могущество виделось в его чертах. Власть покоилась в глазах.
И тогда из сердца Варании вырвался стон:
– Господин! Ты мне поможешь?
– Да, – просто сказал Отархэ, не спросив, в чем нужна помощь.
И тогда вся душа Варании, все, что в ней накопилось, излилась на грудь Отархэ в слезах и словах-бусинах, словах-мольбе.
– Господин мой и отец, мне очень плохо. Я названа быть Невестой Христовой, но меня тянет Враг Мо́рак. Он имеет власть надо мной, потому что, как ты пел в своей песне, мои предки отдали себя под его власть. И Морак не отпускает меня ко Христу. Он приставил ко мне стражника – страшного Зверя тоски, который угрызает меня день и ночь, и своим угрызением не дает мне видеть Свет, Свет моего Бога Христа. Зверь погружает меня во мрак. Я поступила плохо – попыталась уйти в небытие, умереть, чтобы освободиться от угрызений мрака. И обнаружила, что небытия нет. Тяжесть моего поступка легла на меня. Но Христос позвал меня во мраке смерти и вывел меня к Свету. И дал мне новое имя – Жемчужинка. Но оставил для меня выбор – пойти за Врагом или пойти за Богом. Я сама должна выбрать. Бог меня уже выбрал, и теперь требуется, чтобы я выбрала Его. А я не могу, потому что ужасаюсь Морака. И потому, что Зверь опутывает меня какой-то сладостью, против которой я не могу противостоять, и иду за ней. О! Помоги мне, отец и господин, владыка морей и земли, третий от Адама! Твоим могуществом покрой меня и защити!
Она низко склонила перед ним голову, одновременно как перед государем и как перед отцом.
Отархэ отцовским жестом, как своего ребенка, прикрыл ее плащом:
– Жемчужинка. Ты под покровом. Даю тебе защиту. Не бойся. Иди к Свету. Пока ты – под моим покровом. Воспользуйся этим временем, чтобы укрепить свою волю. Зверь будет по-прежнему досаждать тебе, чтобы ты научилась сражаться ним. Но ты будешь под моей защитой, я буду присматривать за тобой и отгоню его, если он начет приступать к тебе слишком настойчиво. А затем настанет день, когда твоя воля будет испытана. Ты встанешь один-на-один напротив Бога, а затем напротив Морака, с тем, чтобы сделать собственный свободный выбор. Но, чтобы не страшиться сейчас того времени, пока забудь о нем.
И Отархэ воспел песню забвения. То была песня о прекрасных временах Эдемира, о первой эпохе после сотворения, когда Бог и человек были так близки друг другу, что Адам разговаривал с Богом, а Бог с Адамом в вечерней прохладе дня.
Варания унеслась мыслью в ту прекрасную первую эпоху, и скорби ее забылись.
И тут над поверхностью Озера вознесся пшеничный колос, словно желтый столп, вырвавшийся из воды. То душа Варании пробилась сквозь толщу склепа и радостно вырвалась на желанный свет Юдоль-мира. Она приняла жизнь в Юдоль-мире. Не отказалась от нее, и ее колос вырвался навстречу жизни.
Щеки Варании порозовели, на губах заиграла скромная улыбка. Она обвела собравшихся взглядом, словно только проснулась:
– Приветствую вас, – сказала она. – Как рада я всех видеть! Не знаю, кто вы, но вижу в вас лица друзей.
И вдруг тихо и радостно засмеялась.
Ориэна облегченно вздохнула, опустила лицо на плечо Арэни и счастливо улыбнулась.
Наверх↑
ПЕСНЯ О ПРЕДАНИИ
Арэни́ пересматривал стрелы, оставшиеся после длительного путешествия и очищал колчан от пыли. Отархэ́ предупредил их, что впереди трудный поход, и Арэни готовился.
Ориэ́на расположилась поодаль перебирая все, что удерживала в мысли в последние дни – делала проверку и удаляла ненужное.
Иэ́ва сидела у кромки воды, задумчиво вглядываясь в глубину. Во время встречи с Вара́нией вне пространства, по ту сторону Озера Желанного, Иэве впервые пришла догадка об ошибке, которую она сделала в своей жизни. Но пока у нее не получалось увидеть ясно эту ошибку.
Эво́й чистил меч. Лицо его было сдержанно замкнуто, он до сих пор почти ни с кем не говорил, хотя уже не сомневался, что вокруг – друзья. Его беспокоило то волнение, которое он испытывал рядом с Иэвой. Эвой не боялся любви, но опасался любви незаконный, то есть не назначенной ему. А что-то подсказывало, что Иэва ему не предназначена.
Варания лежала у костра, укутавшись в плащ Отархэ́, ей было хорошо и спокойно. Она осталась, как и прежде, медлительной и как-будто чуть уставшей. В огромном и тяжелом плаще Отархэ ей представлялось, что она в чьих-то сильных и надежных руках. Так и было, Отархэ всё время приглядывал за ней.
Отархэ и Матха́на тихо переговаривались.
– Нам пора выступать путь, – говорил он.
– Да, – отвечала она, – но что делать, ведь двоих ещё не хватает.
– Не хватает, – певуче тянул Отархэ, – но может, они присоединятся в дороге.
– Может быть. Но возможно, будет ошибкой, если мы уйдем, не дождавшись их.
Отархэ и Матхана замолчали.
Звёзды разгорались ярче, костер трещал сильнее, несколько больших бревен уже прогорели, можно было ложиться спать. Варания, устроившаяся в большом плаще Отархэ как мышка в норе, могла не бояться ночного холода, но прочие были без теплой одежды, так что расположились ближе к большим бревнам, хранившим жар. Эвой встал на стражу, сменить его должен был Арэни.
Но спать никому не хотелось. Арэни вдруг нарушил ночное молчание:
– Пропой нам, Отархэ, предания Древнего мира.
Отархэ и сам подумывал, что пора это делать. Они с Матханой являлись хранителями преданий Мирасвета, а многие из собравшихся не знали подлинной истории этого мира. Враг постарался, чтобы в эту последнюю, пятую, эпоху память была стерта из умов людей. Лишь некоторые сберегли какие-то осколки истории. Быть может, их новые соратники не знают о существовании Мирасвета, а если знают, то не все. Пора было вводить их в предания, и он начал петь. Это была короткая, ритмичная, без подробностей охватывающая всю историю мира.
«Хо́ра, на которой мы живем, сотворена Богом, мы называем Его с любовью Элои́, Враг же зовёт Его со страхом Адонаи. Первое из живых существ, сотворенных Элои – Утренний Свет, Денница, ставший затем Врагом. Денница захотел быть богом сам, и восстал против Элои. Так стал он темным Диаволом.
Кроме ангелов, в числе которых был Денница, есть у Элои другие дети – люди. Родоначальники их – Ева и Адам, первые человеки, сотворенные Элои; прочие же рождены Адамом с Евой. Диавол в злобе внёс в умы Адама с Евой сомненья в Боге, явившись им в облике змия, ставшего затем Великим Драконом.
Люди поверили Великому Дракону, и мир из чудного Эдеми́ра стал скорбным Юдоль-миром. Но Элои пообещал Адаму с Евой, что однажды во тьме Юдоль-мира воссияет свет.
То будет Мирасвет, или Вечное Царство. Оно было и есть всегда, и присутствует в Юдоль-мире незримо. В конце же времен Юдоль-мира не станет, останется лишь Вечное Царство, не будет в нем ни смерти, ни зла, и не будет Древнего Дракона. Царство, которое наступит в конце мира, зовется Вечным. Отблески же его в Юдоль-мире зовутся Мирасветом. И те, кто следует за теми отблесками, принадлежат Мирасвету, а не Юдоль-миру».
Отархэ окончил песню.
— Ух-ты! — восхитилась Вара́ния. Я мало поняла, но мне понравилось.
Остальные молчали. Они тоже поняли не все, кто-то больше, кто-то меньше, но всем было понятно, что на сегодня таинственное откровение закончено. Лишь Иэве в этом предании было ясно все.
По бревнам пробежали последние искры, все уснули. Только Эвой смотрел в ночную глубину. В песне он увидел проблеск, приоткрывающий тайну Иэвы, но никак не мог ее уловить…
Наверх↑
ВОСПОМИНАНИЯ ОТАРХЭ
Отархэ́, сын Фува́ла, сына Иа́фета, тоже не спал, он слушал шорох приозерного леса и вспоминал детство.
Ярче всего память сохранила даже не путешествие в ковчеге с дедом Ноем, когда воды Потопа поглощали мир второй эпохи. Больше всего запомнились игры с Матха́ной, Ара́ном, Нимро́дом, Неви́ей и другими братьями и сестрами.
Отархэ часто думал: почему так распределились его воспоминания? Наверное, потому, что изменение мира во время Потопа было для него столь очевидным действием Творца Элои́, что он не уделял происходящему свои творческие силы, а потому вынес мало ярких впечатлений. В игры же с братьями и сестрами он вкладывал душевные силы и напряжение воли. Уже тогда, в играх, он познал, как непросто даётся совместность. За несколько сот лет до Потопа люди стали особенно агрессивны и разобщены, с трудом находили язык для понимания. И чтобы сохранить близость между друзьями и родными, приходилось особенно заботиться об этом, дабы трещина раскола не прошла между близкими. Хотя они были еще почти детьми, на их глазах уже немало семей утратило родственные связи.
Разобщенность допотопного мира походила на нынешнее состояние людей пятой эпохи, и Отархэ ловил себя на ощущениях и мыслях детства, как будто вернулся в те времена. А ведь он всю жизнь, все последовавшие за тем три эпохи уповал, что не придется ему больше пережить ужасы мира, погибшего в Потопе.
Сегодняшней ночью Отархэ особенно прилепился мыслью к двоюродному брату Нимроду, сыну Хуша, сына Хама. Нимрод, сын Хуша, был огромен ростом, его так и звали – Исполин, Нимрод, а в последующие эпохи более прозаично: великан. В ковчеге для него пришлось отвести специальное отделение. Простоватый, но могучий и добрый, он смог после Потопа, с помощью своей прекрасной жены Неви́и, создать крепкий город Аккад, через несколько сот лет превратившийся в могущественное государство, и присоединить к Аккаду Эре́х и Вавилон. Впрочем, величие Нимрода не уберегло его царство от Врага, который овладел сердцами подданных Нимрода и превратил его земли в царство зла. В последующее тысячелетие Нимрод основал ещё несколько государств, некоторые из них по значимости были подобны Аккаду, но вот уже как двести лет Отархэ ничего не слышал о Нимроде, с тех пор, как началась пятая эпоха Забвения. Отархэ спел все песни, вызнаю́щие положение, в котором оказался Нимрод, но ответом в сердце было только молчание; так же было и с Невией. Подобного не случалось за все четыре эпохи их жизни, между ними всегда существовала связь, как и между всеми хранителями преданий, даже о смерти друг друга они узнавали мгновенно. Что-то необыкновенное длилось с Нимродом вот уже двести лет.
Запели первые птицы, ночь подошла к концу. Отархэ умылся ледяной водой, прославляя Творца за этот дар. Впереди лежал день, в который до́лжно было принять решение о начале Пути.
[…]
≈≈≈
Наверх↑
ОБЪЯСНЕНИЕ (Эво́й и Иэ́ва)
Эвой унимал волнение сердца. Оно снова танцевало, а точнее, металось из одной части груди в другую.
Как воину, привыкшему владеть собой, ему было это неприятно. Сердце не подчинялось ему. Оно обезумело.
Чтобы отвлечь сердце, Эвой отложил оружие, которое чистил, и пошел в сторону озера. Пока спутники были чем-то заняты, он погрузился в холодные воды.
Сосредоточив силы тела и духа, Эвой поплыл обратно к берегу. Когда он уже был одет и запахивал кожаную куртку, к нему подошла Иэва.
И сердце вновь полохну́лось.
Эвой недовольно поморщился. Иэва подхватила это легкое движение чела Эвоя и обратила в слова:
– Что тебя смущает, воин?
То был прямой выпад идущего в открытую человека. Эвой помедлил, обдумывая, и принял приглашение к правде.
– Меня смущаешь ты, дева.
– Чем же дева может смутить воина?
– Тем, чем всегда смущали девы воинов… Зовом к другой жизни. К жизни вместе с тобой.
Щеки Эвоя заалели, лицо залилось краской. Он не краснел даже в детстве, всегда был спокойным и собранно-суровым.
Решив не скрываться от Иэвы, он посмотрел на нее, не пряча краску лица.
Иэва не заалела в ответ, не опустила глаза. Она смотрела несмущенно и твердо.
И это принесло долгожданное успокоение в сердце Эвоя.
Он понял, от чего металось сердце. Оно металось от тайны, которую таило. Тайна давила сердце, и оно искало, как выйти на простор, где все было бы открыто.
Эвой вновь владел чувствами и словом, и продолжил открывать те мысли, что подавлял в себе прежде:
– Я чувствую зов к жизни вместе с тобой. Это так. И у меня есть ощущение, что мы предназначены друг для друга. Сердце, желающее быть с тобой, уверяет меня: «Она для тебя!» Но еще более глубокое и внутреннее сердце открывает мне, что ты не предназначена для совместной жизни. Ты – дева в полном смысле этого слова, как употребляли его древние. Ты не предназначена для мужчины.
Эвой низко опустил голову от печали.
Иэва медленно кивнула в ответ.
Ее простота подтвердила Эвою, что они – товарищи. Не были они уже борцами, потому что не боролся больше Эвой с чувством, которое родилось в нем к Иэве. Стали они друзьями.
– Да, – подтвердила Иэва. – Я не могу принадлежать мужчине. Но мы будем спутниками на том большом Пути, который лег перед нами. Ты, я, и те пятеро, что стали нашими соратниками несколько дней назад.
Помолчав, Иэва продолжила:
– И на том Пути не будет возможности тебе иметь невестой кого-либо из жен, а мне – женихом кого-либо из мужчин, даже, если бы мне было то позволено. Потому, что Путь этот не будет долгим.
Эвой кивнул и тихо ответил:
– Я готов к смерти с самого детства.
– То будет не совсем смерть.
– Я знаю…
Послышался серебристый смех Ориэны, а там, где Ориэна, там Арэни́. Держась за руки, они бежали в их сторону.
– Ужин готов! Отархэ́ просит звать вас! – Весело кричал Арэни.
Эвой с Иэвой пошли на поляну по узкой тропе. Они тоже сейчас взялись бы за руки, потому что узы дружбы связали их. Но им было нельзя. Мужчина и женщина не могут взяться за руки, не впустив тем самым еще одно влечение. Просто держаться за руки могут только дети…
Наверх↑
ЗОЛОТО ВЕЧНОЙ ОСЕНИ
Ориэ́на сидела у залитой солнечным светом осенней лужи. Она с удивлением смотрела на свое отражение. Ее платье проросло желтой и красной листвой, в волосах вились тонкие паутинки, летающие в воздухе во время золотой осени. Такого с ней прежде не случалось.
Арэни́ вышел из-за дерева и воскликнул:
– Серебринка, да ты стала Золотинкой!
Серебряный смех Ориэны отскочил от поверхности лужи и промчался по поляне, убедив Арэни, что это все-таки его подруга, а не кто-то другой.
– Мне кажется, тут не обошлось без Иэ́вы, – смеялась Ориэна. Где она?
– Вон, стоит в кустах, хохочет.
Иэва сделал шаг к ним:
– Ориэна! Ты меня потрясла своим преображением!
– Я? Это ты меня потрясла, – скромно улыбнулась Ориэна. – Что это ты со мной сделала?
– Ничего не делала, – оправдывалась Иэва, помахивая огненно-рыжей, как пламенеющей веткой.
– Но ведь это ты у нас обычно меняешь платья: на тебе то лиственное, то речное, то из цветов. Я же всегда носила обычные платья, из ткани.
– Да, поэтому я не совсем понимаю, что произошло с тобой сегодня, – развела руками Иэва.
Арэни с восхищением смотрел на подругу:
– Ты красивая, Серебринка.
– Спасибо Осени, это она меня одела! – Ориэна пригладила лохматые листочки.
Арэни продолжил:
– Это не просто Осень. Есть необыкновенность в твоем наряде. Он светится чем-то не из этого мира. Сияет сквозь него что-то иное.
– Это свет Царства Небесного, – пояснила Иэва. – Я часто его вижу. Он приходит ко мне в видениях и снах.
– Ты видишь отблески Вечной Жизни? – восхищенно переспросила Ориэна. – А у меня никогда прежде такого не было. Как бы я тоже хотела их видеть!
– Ко мне Вечное Царство приходит в видениях, – возразила Иэва. – А ты сегодня носишь его отблеск наяву.
Чувство ликования наполняло всех. Звенящий воздух как будто вторил их радости.
В это время послышался шорох тяжелого платья Матха́ны. Ориэна и Иэва не обратили внимания, продолжая о чем-то говорить. А Арэни смотрел на владычицу, как она стояла чуть поодаль и с любовью смотрела на них.
Чуткий Арэни заметил не только нежность в ее взгляде. Глаза Матханы были темны, как темнели всегда, когда скорбь наполняла её сердце.
Арэни не желал умалить веселье своей подруги, а потому не стал спрашивать Матхану о причине ее скорби тут же.
Он дождался звездной ночи. И когда хоровод светлых звезд закружил по чистому темному небу, подсел к Матхане.
– Госпожа, твои глаза сегодня омрачились, когда ты смотрела на нас.
Матхана скинула капюшон и улыбнулась. Арэни, как всегда рядом с ней, хотел прижаться к ее материнским рукам, спрятаться под ее покровом. Он удержался. Ему нужно было знать:
— Почему? Ведь последние дни всё вокруг нас наполнено сиянием Вечной Жизни.
Матхана ответила просто и прямо:
– Когда Свет Вечного Царства так явственно проявляется на земле, то вскоре приходит Враг. Свет – предвестник прихода Врага. Отблеск Вечной Жизни перед битвой дается как утешение, чтобы его памятью мы утешались во время битвы. И мы семеро, кто сейчас здесь, окажемся в центре нападения. И я не знаю, кто выйдет живым.
И в сердце Арэни упало семя скорби, когда он понял, что на его подруге Ориэне больше других в эти дни почивал свет Вечной Жизни.
Арэни обернулся на свет костра. В языках его пламени Ориэ́на танцевала под пение Эво́я…
Наверх↑
НАПАДЕНИЕ
Они вступили под сумеречные кроны темных деревьев Чернолесья. Все было здесь недружелюбным. Двигались осторожно, потому что следы и приметы всюду говорили о присутствии поблизости таргов. И если бы не Варания, возможно, удалось бы им пересечь лихие тропки…
Пока сидели, отдыхая, на скрюченных корнях, рассеянная Вара́ния побрела куда-то, подбирая листочки. Арэни́ только в последний момент заметил, как ее платьице мелькнуло между деревьями, и, не догадавшись предупредить остальных, бросился за ней. Ориэ́на, бывшая поблизости, метнулась за ним. Они успели догнать платьице. Но когда повернули, чтобы идти назад, поняли, что не знают, куда.
Кричать и звать в Темнолесье запрещено – можно вызвать древних врагов. Поэтому Арэни, умелый следопыт, стал выискивать следы. Но Темный лес скрывал тайны. Деревья, почва, трава – все, казалось, действовало заодно и заметало любые знаки. Только Отархэ́ мог ориентироваться в этом лесу, он и вел их маленький отряд. Но теперь они от него отбились.
Что делать? Стоять или идти? Приняли решение двигаться.
Но пока неуклюжая Варания шла рядом с Отархэ́ и Матха́ной, те приглядывали за ней, сглаживая ее неловкость. Теперь же Варания, казалось, специально выбирала самые громкие сучки, задевая их и производя сильный шум, треск, а иногда и испуганные вскрикивания.
Поэтому Арэни не удивился, когда услышал тяжелое дыхание слева. Он был давно готов к этой встрече.
Тарги приближались. Бежать было бессмысленно, и прятаться тоже – ни то, ни другое не было возможным с Варанией. Арэни занял позицию готового к бою воина.
А Варания беспечно зевала по сторонам!
Ориэна притянула ее к себе и покрыла своим плащом. Если им суждено умереть, лучше Варании не видеть того ужаса, что на них идет.
Два тарга вышли из-за деревьев, не торопясь. Их холодные глаза сверкали стальным блеском. Они почти не походили на людей, злоба лишала их облика, покрывала наростами, обезображивала внешность.
Тарги действовали небрежно, потому что рассчитывали на легкую добычу. Добыча, и правда, казалась весьма легкой. Двое из них лениво побежали к стоящей неподвижно почти детской фигурке, закутанной в плащ, понимая, что оружия у нее нет. На маленького Арэни с кинжалом они не обращали внимания – он не представлялся им опасным, а был забавной игрушкой, с которой можно будет повозиться, разделавшись с безоружной фигуркой. Огромного роста, тарги желали просто смять жертву, что стало бы для них забавой, о которой приятно было бы вспоминать вечерами.
Арэни сам удивился спокойствию, которое его охватило. Время словно замедлилось, мельчайшие детали происходившего запечатлевались в его внимании. Он взвился, точно стрела, но самому ему представлялось, что происходит это медленно, точно он порхнувшая бабочка. Его клинок тонко запел, подбадривая своего хозяина и создавая неповторимую атмосферу танца. Древний клинок, реликвия их рода, знал свое дело. Его нежданный тихий звон отвлек одного из таргов, он замешкался, и Арэни подсек его ноги. Древний клинок вошел в плоть, точно зная, куда и как следует бить. От боли и неожиданности тарг завалился на спутника, но тут же, как будто рыча, стал подниматься. Глаза его налились кровью, звериный лик проступил через человеческий облик, когти метнулись к горлу противника. И тогда Арэни погрузил в его шею звенящий клинок. Клинок вошел мягко, а время для Арэни совсем замедлилось, долгие и мучительные минуты он сознавал, как клинок пронзает артерии, входит глубже, ощущал, как он поворачивается. Тарг ревел, глаза его вращались, наконец, он дернулся и затих.
И разом время восстановило бег. В одно мгновение Арэни выдернул звенящего друга, развернулся в сторону второго тарга, но тот уже в прыжке летел на него. Не было ни секунды, чтобы увернуться. Арэни успевал лишь сделать судорожный вздох.
И тут пропела стрела! Это Эвой спокойно и холодно пустил из-за дерева стрелу в черную спину второго тарга. Тот рухнул мгновенно.
Все кончилось.
Клинок Арэни, измазанный черной кровью, все еще тихо звенел, а Арэни, не отрываясь, смотрел на свои выпачканные кровью руки. Иэва, Матхана, Отархэ были уже здесь, но никто из них не двигался. Каждый видел, что мальчику требуется пережить первое в жизни убийство, они стояли молча. Ориэна – зажмурив глаза: она ничего не видела с того мгновения, как Арэни прыгнул в сторону тарга, и не хотела видеть.
Наконец, Арэни оторвал взгляд от своих рук и поднял глаза. Покачнувшись, посмотрел он на Ориэну, и тихо произнес: «Я отнял жизнь…». Тогда Ориэна распахнула глаза, их взгляды встретились, и Арэни не выдержал ее взгляда. Ком заполнил его горло, он отвел глаза.
«Серебринка… – усилием он хрипло выдавил звуки. – Посмею ли я теперь когда-либо прикоснуться этими руками, пролившими кровь, к тебе или к ребенку… даже посмотреть на тебя или на ребенка».
В это время из-под плаща Ориэны выбралась Варания, по счастью, не видевшая всей тяжелой сцены. Сейчас она стояла спиной к лежавшим на земле таргам, но в любой момент могла развернуться в их сторону. Эвой, поняв, что надо вмешиваться в ситуацию шагнул к Арэни, но тот полохнулся от него, неловко дернувшись. Эвой положил тяжелую руку ему на плечо:
– Брат! Брат по оружию! Впереди еще много смертей, тебе нужно собраться.
Арэни сжал зубы, тряхнул головой. Взгляд его сосредоточился на одной точке, а руку он прижал к груди, будто пытаясь что-то там ухватить. Но шаг, который он сделал, был твердым.
Не давая Варании повернуться лицом к поверженным таргам, подталкивая ее в сторону и заслоняя от того, что было позади, Матхана и Отархэ повели их с поля боя. Они торопливо покидали это место. Арэни избегал приблизиться к Ориэне, а когда та оказывалась рядом, отворачивался, стыдясь. И Ориэна, давая ему пережить ту мерзкую гнусь, что заполнила его грудь после убийства, лишь тихо шла поблизости, чтобы быть рядом, когда гнусь хлынет из Арэни наружу.
Наверх↑
АРЭМ И ЭЛОИНА
Вокруг А́рэма всегда как будто лежала тень и прохлада. Он походил на свинцовый, ледяной, очень свежий ручей, текущий в скалах.
Сейчас они находились на обломке утеса над морем, и Элои́на сидела в тени Арэма.
Немного посидят они, и пойдут от моря в другую сторону. Но пока ещё морская пена бури́тся под скалой, и видна ещё укрытая ими в расщелине ладья. Они прощаются с морем и своей ладьей, бывшей им верным другом несколько лет. Теперь нужно покинуть этот дом на волнах.
Чтобы обновить радость, Арэм обратился к тому моменту, который всегда носил в памяти как светильник:
– Помнишь, как мы тогда танцевали? – улыбнулся он Элоине.
Ей не нужно было объяснять, о чем он спрашивает. И в ответ на такой вопрос она всегда отвечала:
– Давай сейчас, как тогда?
И утес стал свидетелем их танца.
Звездная тьма в облике Арэма перехлестнулась с холодом скал. Этот танец, на краю опасных обрывов, в полете прыжков через расщелины, не мог видеть никто. Арэм устремлялся, точно ястреб за целью, а Элоина кружилась вокруг него словно серая чайка, а волосы ее сверкали как морская пена.
Элоина и Арэм были из рода э́львингов, они родились в одной деревне несколько сот лет назад. Родители их были хорошими друзьями, росли они вместе, и всегда нежно любили друг друга, как брат и сестра. Когда играли они на полянах, голосок Элоины, высокий, светлый, лучистый, золотой, оттенял свинцовую внешность Арэма. Характер у Арэма, как и у всякого эльвинга, был веселый и радостный, и особенно проглядывал сквозь звездную тьму его внешности, как только оттенялся лучистым утренним светом Элоины.
Когда стали они юношей и девушкой, проводила Элоина Арэма на многолетнюю Великую Битву, куда ушли почти все эльвинги, и мало кто вернулся оттуда. В бою Арэм походил на летящий черный кинжал; но не было в бою того золотого отсвета Элоины, который бы осветлил сталь клинка, и вид Арэма ужасал врагов.
Зов Вечного Царства Арэм услышал в самый разгар Битвы. Тогда положил он меч на землю, сел, и просидел так много дней, а вокруг него продолжался шум смерти. Никто не тронул его за это время – его видели, но не смели к нему подойти.
Элоина же ждала возлюбленного Арэма. Часто танцевала она в звездные, похожие на Арэма, ночи, созидая этим танцем память о нем, молясь этим танцем. Арэм и вернулся в ночь, когда она танцевала, и встретились они после разлуки под звездами.
Когда вернулся Арэм к Элоине, и встретил ее в танце, она не сразу приняла его в танец. Увидев его, она остановилась и стояла молча, поливаемая светом звезд. Он понимал, что она узнала его, но изучает его, кто он. Арэм прервал ее молчание и бездвижность вопросом: «Ты пойдешь со мной в Вечное Царство?» Такого знака она и ждала.
Элоина услышала зов Вечного Царства ещё в детстве, и, проводив Арэма на Великую битву, испытала сомнение в возможности соединения своей жизни с возлюбленным – она не желала отдать сердце тому, кто не знает Вечного Царства, ибо тогда их сердца были бы разделены. Услышав же о Царстве из уст Арэма, она подошла к нему и вложила свои руки в его руки: «Веди меня». «Но это будет трудно, мы потеряем многое, даже многих из своих детей». «Я готова». В ту ночь они скрепили свой союз взаимным обещанием.
И переживая затем в жизни минуты грусти и потерь, они творили в танце память той встречи друг с другом и с Царством Небесным.
Сейчас волосы Элоины кипели в танце, словно пена. В юности волосы ее были русыми, но после того, как они вместе с детьми провели 10 лет в море, плавая за Большие Пороги, волосы её стали светлыми, как пена.
Вот пена спала, Элоина остановилась. Арэм подошел, взял ее за руку, и повел, в сторону от моря. Она обернулась и помахала рукой их деревянной морской подруге:
– Ло́дия, прощай!
Та как будто уткнулась сильнее носом в берег, сказав тем самым: «Я буду вас ждать!»
Сначала они шли грустно и тихо. Но вот шаг их стал пружинистым, Элоина несколько раз подскочила на месте, как ребенок, и захлопала в ладоши:
– Ты, действительно, думаешь, что Арэни́, наш последний сын, вернулся из Нира́ны? Скажи, скажи, мы правда встретим его у Озера Желанного? – она радостно смеялась, как настоящая э́львинка быстро забыв невзгоды и жизнерадостно побежав по жизни дальше, играя.
Арэм вместо ответа крепко сжал руку сестры жены. Он знал, что сейчас слов от него не требуется.
Наверх↑
ВСТРЕЧА С САМОСТЬЮ
Когда огромная Луна висела уже над головой, Иэ́ва открыла глаза. Она не спала, потому что не могла заснуть и лежала с закрытыми глазами. Всемером они шли уже несколько недель, Иэва впервые столь долгое время пребывала с людьми.
Наверное, поэтому, с непривычки, сегодня она не спала…
Открыв глаза, Иэва поразилась многолюдству на поляне. Легкие тени заполняли все пространство – они стояли у деревьев, сидели, лежали, передвигались бесшумно. Тихонько повернувшись на бок, Иэва постаралась разглядеть гостей. Каково же было ее изумление, когда она увидела… только себя!
Ее было так много – она лежала, ходила, стояла, что-то делала. Да, все эти бесшумные тени были ею. А ее спутники безмятежно спали.
Поняв, что и она тоже спит, Иэва закрыла глаза, вздохнула, и на этот раз уснула.
Утро началось со смеха Ориэ́ны. Все эти дни она просыпалась раньше всех, и к моменту пробуждения остальных, умытая росой, радостно улыбалась.
Иэва встретила утро купанием в озере. Вода была ледяная, но она не боялась холодной воды.
Пока обогревалась у костра, подоспело утреннее питье, приготовленное Матха́ной.
Иэва склонилась над дымящейся кружкой, обсыхающие волосы упали вокруг ладоней, а когда Иэва подняла лицо, то увидела…
Что поляна снова полна ею!
Она ходила, стояла, сидела. Она убеждала в чем-то Арэни́, что-то говорила Матхане, показывала нечто Отархэ́… и везде она…
Иэва сморгнула, видение пропало. Арэни протягивал ей поджаренный на огне хлеб.
Поблагодарив, Иэва задумалась.
До вечера она внимала себе, ни с кем не вступая в разговор. Эвой беспокойно на нее поглядывал.
Наблюдая за небом во время ходьбы, Иэва прислушивалась к обрывкам своих мыслей и воспоминаний-образов. А когда они вновь расположились на ночлег, Иэва, закутавшись в плащ, набросила на голову капюшон, и заплакала…
Она уже знала, что это было за видение.
Ее, и в самом деле, стало слишком много. Вернее, стало слишком много ее «я».
Ее самость в прошедшие дни врывалась в отношения между всеми. Она руководила и раздавала советы, она выпирала и выливалась.
Образы-воспоминания мелькали один за другим. Вот она любуется собой, разговаривая с Матханой. Вот она довольна собой, помогая Ориэне. Вот она задавила своей заботой Вара́нию.
Иэве было дурно от себя. От омерзительного чувства хотелось стонать.
Выпростав руку из-под плаща, Иэва заметила, что браслеты ее потускнели. Заинтересовавшись, она раскрыла плащ и оглядела платье – то стало бледным, и потертым.
Иэва удивилась, но поняла. Ее одежда, никогда не терявшая свежести, в этот раз утратила чистоту. Она сама утратила чистоту. Чистоту души затмило самодовольное «я».
Захотелось вскочить, подбежать к лежавшим поодаль, и просить, просить прощения.
Но она удержалась, поняв, что желание просить прощение – это желание загладить вину лишь внешне, чтобы избавиться от стыда. Нужно не это, а нужно действительно изменить свое внутреннее состояние: уменьшить свое «я».
Но как? Иэва столкнулась с самостью впервые. Пока она пребывала в одиночестве или редких контактах с людьми, самость не показывала себя во всей «красе».
Не зная, что делать, Иэва предчувствовала: какие бы планы ни построила она сегодня ночью, завтра «я» полезет из всех ее слов, их всех интонаций, через все поступки.
…Ну что ж. Значит, нужно встретить этого врага лицом к лицу. Познать его, понять, а тогда и нанести сокрушающий удар в слабое место.
Иэва внутренне приготовилась к борьбе. С этой решимостью и уснула.
А в теплой лужице ее слез пробился из-под земли голубой цветок, как свидетель ее намерения, как предвестник предстоящей победы. И первое, что увидела Иэва при пробуждении – его нежный небесный лик.
Наверх↑
ПЛАЧ ОБ УМЕРЩВЛЕННОМ СОЗДАТЕЛЕ
Глаза всех были устремлены на Матха́ну. Темные складки ее платья отливали багровым отсветом во свете звезд. Она стояла, словно древо, — величественная и прекрасная.
Они просили песни.
Сейчас она не могла петь ничего, кроме одной.
Той, которую пели когда-то все, кто жил в Мирасвете; во дни, когда Мирасвет поминал То Событие.
А Матхана была свидетелем этого События. Она стояла тогда рядом с Девой.
И сложила эту Песнь Матхана.
Что будет, если зазвучит песнопение Мирасвета вновь? Какие силы Врага восстанут, услышав приближение своего конца?
Матхана не успела ответить себе на этот вопрос. Песня внутри нее обрела очертания, и сама, не ожидая воли Матханы, полилась вовне.
Бархатный голос Матханы слился с бархатной ночью:
***
Стоит ныне у Древа Пречистая Дева,
Взирает на Сына, на нем пригвожденного людьми беззаконными.
Умиленный плачь устремляет, сладчайший глас испущает:
«О, Свете Пресветлый, Заря Вечная!
Куда закатилась Твоя красота незакатная, невечерняя, добровидная?
Сыне мой любезный! Сладчайшая доброта и красота!
Где Твой вожделенный лица образ, прекраснейший свет мой?
О, Ты, Божия мудрость, сладость знающих Тебя!
О, Ты, сотворивший Небо и Землю! Творец наш!
Что сотворил Ты Себе?
О, это странное зрелище! Сыне мой!
О, Бог мой и Сын мой, прекрасное величие!
Что было славное Рождение Твое из чрева моего? Ужасное чудо, меня Девой сохранившее, и Матерью соделавшее.
Что вижу я ныне здесь, – преславное и ужасное зрелище, смерть Бессмертного.
Тебя, пригвожденного и умерщвленного Создателя.
О, Свете Великий! Сладчайший Иисусе!
Куда же скрылась Твоя красота, возлюбленное Чадо мое?
Увы мне, Свете мой! Дражайшая добро́та!
Како зрю Тебя, Христе Царю, на Древе пригвожденного?
Царя Вечного, умерщвленного руками смертными.
Солнце пресветлое скрыло лучи, видя своего Создателя неправедно страждущим.
Цветы покрылись Кровию Творца своего, став темными во дни.
Скалы просе́лись, камни распались, небо померкло, –
Страждет тварь, видя страдания Зиждителя своего.
О, други Его благословенные!
Снимите Тело Его!
Положите во гробе новом, изсеченном в камене.
Где твой вид, Пресладкий?
Сладчайшая красота и доброта!
Как погребу Тебя я, Боже мой, Безсмертного и Вечного?»
«Не рыдай о Мне, Мать Моя!
Ибо восстану Я из гроба!
Вознесусь со славою,
И Тебя превознесу выше всех, людей и ангелов».
«Воскресни́, Боже, Сыне моей, тридневно из гроба!
Взойди ко Отцу на Небеса, Судя концам земли!
И всякое творение Твое, небесное и земное, поклонившись, прославит Тебя,
Царя Вечности, и времен, и Создателя своего!»
Наверх↑
[Эпизоды, которые пока вне сюжета:]
САД ЭВИЛАД и его Иэва
Иэ́ва родилась у исхода подземной реки из земли.
Под землей вдоль этой реки – места обитания иноков-исиха́стов, молящихся молитвой Иисусовой. Эти обитатели подземной реки – иные, чем весь Юдоль-мир, потому и прозваны они иноками.
Река охватывает под землёй весь Юдоль-мир, являясь его артерией и питательницей. Это река соединяет собой все части мира. Она является дорогой, по которой разносится по миру вино, которое претворяется затем в Кровь Христову. Вино производится в Го́даре, закрытом княжестве, существующем в горной чаше. Это закрытость сохраняет Годар от власти Роко́ма. Только в Годаре остались виноградники, во всех прочих местах Юдоль-мира они уничтожены Мо́раком с помощью Роко́ма. Виноградное вино по речной дороге под землёй развозится по всему миру. В силу недостатка вина, оно уже не используется в Юдоль-мире ни на что, кроме Евхаристии. Поэтому уже и не называется вином, но называется кровью.
Роком с Мораком не могут овладеть этой дорогой духа, потому что хранит ее молитва Иисусова. Пока есть эта молитва по берегам подземной реки, река будет свободна. Имя этой реки так и звучит: Благословенная.
Так как воды реки освящены благодатью молитвы, совершаемой иноками, то те места, где Благословенная выходит на поверхность, благодатны. Почти весь мир уже осквернен Мораком и потому темен. Светлыми сохраняются лишь некоторые места, в их числе – освящённые влагой этой реки.
В одном из таких мест, орошённых Благословенной, и родилась Иэва.
То место, обильно политой влагой, является Садом, его имя Эвила́д. Сад закрыт от внешнего мира Пустыней. Ее пески и жар в тех местах столь непроходимы, что никто не бывал в Эвиладе, кроме Иэвы. Потому вплоть до момента, как Иэва покинула Эвилад, она никого из людей не знала.
Матерью Иэвы была девушка, которая вошла в подземные пещеры реки искать своего возлюбленного. Ее возлюбленный, желая стать иноком, ушёл туда, и, ещё не став им, жил недалеко от поверхности, в так называемых Верхних пещерах, учась у одного из старцев. Возлюбленная нашла возлюбленного. Юноша покинул старца, и от их связи родилась Иэва. Но прежде, чем она родилась, они поняли, что совершили неправое дело, и расстались навсегда. Юноша вернулся на покаяние к старцу. А его любимая, отправляясь домой, оступилась, упала в реку, воды подхватили и понесли её. Она думала, что погибнет, но воды вынесли ее на поверхность, в прекрасный Сад. В этом Саду и совершилась глубина покаяния матери Иэвы. При рождение Иэвы она умерла.
Иэва в Саду знала только Бога, Элои́, и занималась там только тем, что служила Ему, радовалась Ему. Она пребывала в общении с Элои и исполняла Его волю.
Иэва любила Элои, и потому всё, что имела в Саду, приносила Ему, желая радовать Его. Так она научилась смотреть на мир как на один большой дар Богу.
Но все же Иэва была рождена от порочной связи, и это невидимым до поры расколом прошло по ее душе.
И однажды она сильно возжелала мир, тот мир, который вне ее Сада и Бога. Это желание звучало в ней как зов. И этот зов повлек ее из Сада, и привлек в Юдоль-мир, и привел к блужданиям.
Но и в блужданиях она осталась посвященной Элои́, святой девой, Его невестой.
Род таких дев всегда выделялся на Хо́ре. Их знаком была особая диадема, голубой камень на челе: знак служения Богу и того, что это – дева.
Камень держался на серебряной нитке, которая, облегая голову Иэвы, светилась в ее темных волосах. Являясь знаком, что она – дева, он являлся и ее оружием, и ее защитой, и потому она не нуждалась в том, чтобы быть воительницей. Бог Сам берег ее для Себя, и причинить ей зло можно было только в одном случае – если она сама склонится к тому, кто причиняет зло или к самому злу, или если отдаст свою волю и себя саму какому-либо человеку, а не Элои.
Причинить ей зло было нельзя, но испытания и трудности она претерпевала. Они были нужды для укрепления ее любви и ее верности, которые она частично потеряла, уйдя из Сада Эвилад в мир, когда возжелала мира.
Так Иэва, имея свободу от мира, оказалась в мире. Чтобы сыграть свою роль в великих событиях, предшествовавших Концу Мира.
Наверх↑
АРЭНИ УХОДИТ В НИРАНУ (эпизод из детства Арэни)
Если бы они не поехали путешествовать на корабле, Арэни́ не остался бы в Нира́не. Шторм принудил их пристать к запретному берегу: на Нирану не пускают людей. На берегу как будто группа фей праздновала штормовую ночь: исполняла неистовый танец ветра. Никто не знал, что это на самом деле: жизнь Нираны была сокрыта тайной от людей. Огни кружились вихрем в круге танца, и со стороны моря казалось, что берег пылает. Только мужество матросов помогло не вернуться им в бушующее море.
Закон Нираны невидимой стеной ограждает остров и не пускает человека. Но в минуту опасности невидимая ограждающая стена разрешает проход терпящим бедствие.
Те, что казались феями, не дали отдохнуть измученным морякам и их семьям. Они закружили их в хороводе, так что несколько человек едва избежали удара о скалу в вихревом движении танца – люди ведь неуклюжи.
Наутро буря стихла, и моряки из последних сил двинулись к кораблю – спасаться бегством от веселых созданий, потому что такое веселье требовало сверхчеловеческой силы, а у моряков не осталось даже человеческой крепости. Еле догребли до борта. Когда поднялись, А́рэм и Элои́на обнаружили, что Арэни рядом нет. Глянув на берег, они увидели его, стоящего между двумя голубыми огнями и машущего им рукой. Матросы уже спускали лодку, чтобы плыть за ним. Но Арэм остановил их.
— Сын! Ты сделал это сам? – серебряным голосом крикнул он.
— Да, папа. Мне здесь полюбилось.
Арэм знал закон Нираны, изгоняющий всякого человека. И если Арэни было позволено остаться, то…
— Спроси его, – попросила тихо Элоина, – понимает ли он, что мы расстаемся, и возможно не увидимся в этом мире.
Ветер донес до слуха Арэни слова матери.
— Да, мамочка. Но ты сама приучала меня к решительности в выборе.
По щеке Элоины скатилась жемчужная слеза. Арэм обнял ее плечи. Она прильнула к его груди, ища у него ответа.
— Да, Элоина. Мы не должны мешать ему сделать свободный выбор.
Элоина улыбнулась. Как всякая э́львинка, она умела отдавать свои желания и принимать то, что несет жизнь, радуясь каждому ее изгибу.
— Родной! – крикнула она Арэни. Пусть твое сердце будет спокойным. Знай, что твоя мать благословила тебя! Иди с миром!
Арэни чуть не взвился над землей: он уже походил на тех, что представлялись феями. Его радовало, что мамино сердце согласно с ним.
Не медля ни мгновения, повернулся он в сторону леса, сразу погрузившись в новую жизнь, неся родительское благословение в сердце. Арэм и Элоина тихо улыбались, как родители, только что потерявшие сына, но радующиеся, что сын умеет слышать зов судьбы и не боится ответить ему «да». Корабль медленно отплывал, а Арэм и Элоина до последнего мгновения стояли на корме и смотрели на полоску песка, где остались только следы Арэни.
Наверх↑
АРЭНИ и ДНЕВНИК
Арэни расстегнул пряжку, стягивающую плащ; открыл первый лист тетради и записал:
«Как гончая бежит и видит по пути множество разнородных предметов, так слово в этой тетради будет описывать все то, что попадается на пути, без разбора.
Но гончая преследует только одну цель.
Так пусть будет всё это разнородное множество тем, что встречается на пути устремления к одной цели…»Наверх↑
АРЭНИ И ТЕРПЕНИЕ
Арэни споткнулся о камень, потому что в тумане тропинка была чуть видна. Ногу ушиб сильно, было больно. Сел, обхватил руками ступню, и больше не поднялся. Потому что идти дальше некуда. Дорога расплылась, не стало уверенности.
Он задумался. Вплоть до удара о камень он шел потому, что знал и помнил, куда идет; потому, что было надо; потому, что выполнял собственный план. Теперь и надо, и план, и память куда-то ушли. Только туман вокруг.
Арэни понял, что не знает, что делать. Это было новым для него, и потому особенно болезненным. До того он не испытывал подобного, даже ничего похожего. Но был юным эльвингом, сильным, жизнерадостным как все эльвинги, покрываемые Промыслом Божиим; а недавно к тому же узнал, что есть Вечное Царство – Царство Небесное, и что все его пути могут стать дорогами Туда.
Это было так ясно и так просто. Тогда.
А сегодня… он ощутил только что… что ясность ушла. Туман.
Арэни силился вспомнить свой прежний план, но он казался пустым и ненужным, и память не хотела удерживать его в уме.
Вдруг Арэни увидел, что находится на краю болота. Коряга, на которой он сидел, уходила в топь. Его сандалии уже стали мокрыми, и все глубже погружались в жидкую грязь. Мелькнул помысел: «Пусть погружаюсь. Я все равно не знаю, зачем и куда идти». Из глубины болота на поверхность вынырнула мягкая петля-щупальце, обвила его ногу и потащила дальше во глубину.
Арэни медленно, преодолевая тоску, охватившую сердце, повел руку ко клинку. Рука двигалась медленно, слишком медленно. Усилием он принудил ее двигаться быстрее, выхватил клинок из ножен, и тот, как обычно клинок эльвинга, тихо запел-зазвенел, братски поддерживая дух хозяина. Пение клинка подбодрило Арэни, он решительно занес его над щупальцем. Резкий удар – и без всякого сопротивления щупальце отпало как обычная ивовая лоза. Шлепнуло по воде. Ушло под воду.
Арэни вытянул увязшие ноги из хлюпающей жижи, выбрался на сухое место.
Куда же идти?
Снова он ощутил затаскивающую в болото тоску.
«Нет, нет, — тихо соображал он, — нет. Я потерял себя, не хочу ничего для себя, не хочу идти. Но не это важно. А важно то, чего хочешь Ты, мой Господи, мой Бог». Преодолевая безысходность, он сосредоточился в молитве-вопрошании: «Чего Ты хочешь? Чего Ты ждешь? Что мне делать?» Он смотрел вверх, к небу, которого не было видно. Глаза блуждали по коричневым, набухшим от сырости ветвям деревьев. Он отметил, что видит ветви, а не туман. Но на душе не стало легче. Продолжал следовать изгибам ветвей, как изгибам мыслей, цепляясь за это сплетение, выводящее его из тумана. Он цеплялся за спасительную четкость ветвей до тех пор, пока не наткнулся на благоприятный помысел: «Я потерял свою силу, ясность, дорогу и прежние планы, но не потерял память о знаках! Мне ведь известно о знаках, указывающих дорогу в Вечное Царство. Нужно отыскать в этом тумане какой-нибудь из них и идти к нему. Что это за знаки?» Арэни стал собирать их в памяти, чтобы прояснить очи души и увидеть в окружающем тумане нужный знак. «Сострадание», «мужество», «терпение»… терпение… терпение… вот он – знак!
Его дух повеселел. Тоска спала с плеч. Ибо не только душа его отяжелела в тоске, но и плечи опустились низко, и голова поникла.
Он поднял голову, сделал шаг, медленно, с усилием, потом другой, а на третьем уже ступил твердо. Пошел. Снова появились силы двигаться. «Иисусе Христе!» — повторял он на каждом шаге. Чавкающая топь болота оставалась позади.
Наверх↑
ОТАРХЭ В НЕУДЕРЖИМОСТИ
Отархэ́ был охвачен пламенем изнутри. Горячее стремление опаляло его душу. Языков пламени не было – был тихий жар, всполохи пробегали по углям чувств, зной побуждал Отархэ двигаться, активно действовать, чтобы прохладить душу ветром движения.
Пламя сремления сильно мешало. Было очевидно, что настало время активных действий. И Отархэ уже вышел на дорогу, ведущую в сторону Долины. Но ему мешала двигаться охватившая его пылкость. Кровь бегала по жилам слишком быстро. За голосом крови он не слышал голоса Духа Божия, и потому шел наугад.
По вечерам, ложась спать на земле, Отархэ ожидал прохлаждающей росы Духа. Он нуждался в орошающей пламень влаге, чтобы тлеющие огоньки его стремлений притушились, и он смог бы двигаться духом, а не кровью, зрением, а не влечением.
Но просыпаясь утром, первое, что чувствовал Отархэ – горячую пульсацию в душе, заразившейся от крови жаром.
В то утро он остановился над обрывом скалы. Вниз уходила пропасть. Впереди – открытое небо. Свободное открытое пространство и внизу, и впереди, и вверху.
Душа Отархэ стала расправлять крылья. Стряхивая с крыльев горячие капли жара, она простирала их навстречу потокам воздуха. Тугие пелены неудержимого стремления стали опадать с души Отархэ. Он вдыхал воздух свободы.
За спиной – скала. Вдоль нее – тропинка. Стоит повернуться в сторону тропинки и деревьев по обеим ее сторонам, как стремление начать так долго ожидаемое Дело вновь охватит его, и Отархэ, движимый нетерпеливостью, вновь спелёнутый тесными тугами желания, горячо последует зову. Слишком горячо.
Потому Отархэ удерживался. Он стоял над пропастью и вдыхал прохладный воздух разреженной высоты. Душа широко расправляла могучие крылья, чтобы плавно лететь ввысь, и вперед, вниз, и созерцать; не действовать, но и не стоять.
Отархэ скинул со спины дорожный мешок. Сел над бездной, прислонившись спиной к прохладной недвижности скалы.
Надо остановиться и ждать, пока угли, запаляющие его душу, или истлеют сами, или оросятся влагой извне.
***
Наверх↑
ИЭВА И ЖЕРТВА
Иэ́ва опустила руку с ножом. Последним ударом она провела борозду, по которой теперь могла стекать вода к жертвеннику. Синее соцветие трепетало на алтаре, полупрозрачные лепестки вбирали и свет вечерней зари, и тьму ночи. Его корни приникали к воде, пропущенной в канаве вокруг жертвенника, мягко вбирая ее в себя. Но светящаяся головка уже проникновенно струилась к Небесам.
Иэва нашла его утром, когда в молчании шла по Саду, приникая слухом ко звукам и взглядом к очертаниям. Оно поразил ее в душу. Не в состоянии вынести силу соединения с его формой, цветом и благоуханием, она опустилась перед ним на колени. Коснулась губами. Оно в ответ порхнуло лепестком по ее губам. Тихий вздох вознесся от соцветия вверх. Она услышала его. Поняла его желание.
Это соцветие было лучшее, что до сих пор жило в Саду. Настолько нежно и тонко, что смогло войти в нее, коснуться ее души и одарить ее. Душа обняла его и погрузилась в желание быть рядом с ним долго-долго, и приходить сюда ранними утрами, и еще больше погружаться в молчание. И чем дороже оно ей становилось, тем сильнее она желала отдать его. Отдать его Ему. Поделиться радостью с Ним.
К Нему! Она упруго бежала к жертвеннику. Час вечерней молитвы настал. Пока она бежала, синее небесное соцветие окутывало ее пальцы как перстень, обвивало запястье как браслет, одевало тело голубым дыханием в шелк, резвилось в ее волосах. Оно стало ее частью. Принеся его, она принесла и себя.
Но как только она углубила его корни в жертвенник, оно отделилось от нее. Оно оставило ее. Оно всеми силами потянулось к Небесам.
Тихий покров луны поднялся над садом и окутал полумраком Троих. Она, оно и Бог под тенью наступившей ночи были вместе, радуясь друг другу, пребывая в безмолвном общении. И когда перед рассветом последний синий отблеск соцветия ушел в Небеса, и на жертвеннике не осталось ничего, Иэва поняла, что всю ночь на этом жертвеннике отдавало себя не только соцветие, отдавала себя не только она, но отдавал Себя Сам Бог, из несотворенных далей пришедший в этот убогий по сравнению с далями Сад. Пришедший к ним ни почему, без причины, пришедший только отдать, одарить. Таково было откровение, переживаемое ею каждым утром после жертвы: что жертвой был Сам Бог, что это Он отдавал Себя, увлекая этой отдачей и ее, и то, что она отдавала. Она тихо счастливо запела, и пошла по Саду, словом общаясь со всяким живым творением, встречавшимся ее вдоль троп.
Наверх↑
ИЭВА и ОН
Иэва задумчиво стояла, погрузив ноги в озеро. С тех пор, как она ушла из Сада, в котором родилась, и в котором наслаждалась общением с Богом, много других наслаждений вошло в ее жизнь. Вот и эта вода, обволакивающая ее ноги – она приносила ей удовольствие своим прикосновением. Но эту сладость Иэва не делила с Ним. Бога с ней не было, когда она переживала прикосновение воды… Такого прежде, в Саду, не случалось… И это уже не первый раз – это стало привычным.
Она тихо вздохнула и повернула лицо к заходящему солнцу. Лучи ласково коснулись лица. Ветер поднял волосы Иэвы.
Ей было хорошо.
Но острая струйка печали, которой до того она не ведала, уже жила в душе.
Грустно. Без Него нет целостности.
Но возвращаться в Сад не хочется. Хочется идти дальше, искать, где восходит солнце, откуда дует ветер – желание новой целостности влечет, увлекает душу… Тихий голос звучит, вот уже третью ночь. Это не ветер, не солнце, не вода. Это – человек. Зов… Чей-то зов.
-О, мой Возлюбленный – шепнула она Богу. – Я ухожу от тебя. Потому ли, что не люблю? Не знаю. Нет, знаю. Люблю. Но не умею любить так, как Ты любишь. О, Ты прекрасен! Ты любишь, даже когда я ухожу. Как надежна Твоя любовь! Ты вернешь меня к Себе. Сейчас я не способна. Я оставила Тебя. Но Ты не оставил меня…
От этих мыслей в сердце посветлело, тихая сладость Его присутствия вошла в душу. О, это Он! Он здесь, рядом!
Умиротворенная, она тихо засыпала под сиренью. Она знала, что Он ее ждет. И не только ждет – но отпускает с миром в путешествие. Хоть это путешествие – следствие слабости ее любви. Но какая это радость: Он любит! Он сильнее. Он прекраснее ее. И не отвергает при этом ее. Он будет с ней в путешествии и сохранит ее для Себя.
— Сохрани меня для Себя. Сохрани меня для Себя… шептало ее сердце во сне.
Наверх↑
МОЛИТВА ИЭВЫ
Иэва перебирала пальцами камешки в бусах, которые подарил ей Бог.
Вот десяток красных камешков. Это солнце. Закатное, восходное, и дневное – солнце с его заревными теплыми лучами. Второй десяток солнышка прошел под ее пальцами. И третий.
Она покрепче запахнула широкий плащ, полы которого рвал студеный ветер, и низко надвинула на голову капюшон, чтобы внутри плаща образовалось пространство с бусами и ее дыханием, и холод стучал бы только вовне, в полы плаща.
Вот десяток серых камешков. А это брусчатка города, по которому она ходила. Мостовые и дома города из морского булыжника. Теперь эти камешки перескакивали под ее пальцами. Второй десяток. Третий.
Она собирала в памяти мгновения. Людские лица. Стук шагов по мостовой. Шелест голосов. Шорох ветра. Трепет листьев. Все те мгновения, в которые из лиц людей или из лучей солнца и капель воды на нее проглядывал Бог. От этих воспоминаний ей становилось светло, тепло и радостно.
Между камешками бус – прозрачные бисеринки. Это слезки. Слезы Его Матери. Матери Того, Кто дал ей эти бусы. Его Мать смотрит, как распинают Его люди, и слезы катятся по Ее щекам. Но Она не прикрывает лицо руками и не отводит от Него взгляд!
Иэва вздрогнула. Потому что вот эта слезка с красной прожилкой, как каплей крови, — это та слеза Его Матери, которая упала с Ее щеки, когда Иэва отвернулась от Него. Отвернулась и ушла.
Иэву пронзили воспоминания, как она уходила от Его Креста. Она покинула свой прекрасный Сад потому, что над Садом забрезжила тень Креста, и она лишилась мужества, и ушла.
Сердце Иэвы могло бы разорваться от этой разлуки с Ним, в которой виновата она сама. Сердце бы кричало отчаянием, если бы красные камешки бус не жгли ее пальцы теплом. Он подарил ей эти бусы как залог и свидетельство Своей любви, уже после того, как она ушла от Него, ушла из Сада, ушла от Креста и Жертвы.
Каждый камешек, будь то красный, будь то серый, задерживался между ее пальцами, и с каждым в сердце звучало Его вожделенное сладкое Имя: «Иисусе Христе!»; а с каждой бисеринкой вырывался теплый вздох-плачь: «…помилуй мя!»
Наверх↑
ПОД СВОДАМИ СЕРДЦА
Иэва находилась внутри своего сердца. На каменных его сводах она вырезала таинственные слова. Резец был острый, но камень тверд, и приходилось трудиться, прилагая все силы. «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную» — вписывала она строчка за строчкой в пространство сердца.
Порой от работы ее отвлекали звуки, раздававшиеся по ту сторону сердца: музыка, чьи-то слова. Тогда рука ума теряла силу, и слова получались неразличимы.
А бывало, что на стенах сердца появлялись изображения – образы внешнего мира: люди, события, или фантазии. Если ее внимание привлекалось этими образами, тогда ум-резец, вместо тех таинственных слов, выводил другие – отображающие видения образов; и красота писанных строк искажалась.
Иэва усердствовала. Потому что знала, что недолго ей пребывать в своем сердце. Еще немного – и вытянет ее на поверхность, откуда доносятся голоса и приходят образы.
Вот уж частенько полы плаща закруживает потоком, влекущим в мир. Тогда она глубже погружает ноги в сердечный грунт.
Но силы уже оставляли ее. Она все слабее сопротивлялась потоку, уносящему ее в мир.
И все же пока она продолжала радостный труд: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную!»
Наверх↑
ВЛЕЧЕНИЕ ИЭВЫ
Иэва почувствовала, как ее потянул Бог. Она сразу послушалась, и вынырнула из обыденности. Она была рада, что Бог позвал ее.
Она стояла пред Ним, вся растрепанная мыслями, и пока говорила к Нему, глазела по сторонам, цеплялась вниманием за первый попавшийся ей в мыслях образ. Так всегда бывало после обыденности – она не в силах была сосредоточиться на Нем. Он терпеливо ждал.
В сердце ее скакали мысли за мыслями и влечения за влечениями. Сердце было неспокойным и неустойчивым.
Она сама мучилась тем, что не может остановиться перед Ним, насладиться взглядом на Него, вобрать Его в себя всеми частичками своих очей, слуха, души.
Но уже по опыту знала, что не нужно делать перед Ним вид, что хорошая, и что будто бы она все время помнила о Нем и вся посвящена Ему сейчас. Перед Ним нужно быть такой, какая есть.
И Иэва, совсем как малая девчонка перед Ним, говорила и говорила глупости, болтала без умолку, скакала туда-сюда глядя то вправо то влево, замечая вокруг себя все, что угодно, кроме Него. Но все время чувствовала, что Он рядом. И от этого более и более успокаивалась.
Она уже давно познала на деле, что Он любит ее сильнее, чем она Его. И что потому не уйдет. Что Он вытерпит ее непотребство. Даст ей вылить все ее нутро, полное суеты, зачерпнутой в обыденности. И потом уберет вылитое, как будто его не было. И она станет чистой. И сможет прямо смотреть на Него. Не отводить от Него взгляд. И какое-то время быть с Ним рядом.
Она будет с Ним, Он согреет ее Своей любовью, заботой, увлечет ее Своей красотой, запалит ее Своей добротой.
И потом остановит Свое действие. Перестанет увлекать ее. Чтобы она начала действовать сама.
После того, как Он остановит Свое действие, она какое-то время будет тянуться к Нему в ответ, и хранить свою чистоту и красоту, какую Он подаст ей, хранить в памяти Его слова и делать то, что Ему нравится.
Но недолго это продлится. Ее собственные силы и влечение скоро иссякнут, и она снова вернется на тропинки обыденности.
Будет вновь с увлечением переходить с места на место, опять наберет в душу колючек, грязи – ненужных, но увлекающих ее впечатлений. И эти впечатления потом будут мешать смотреть на Него, когда Он снова привлечет ее к Себе.
Но это все будет потом. А сейчас Иэва была с Ним. И радостно, счастливыми глазами смотрела на Него.
Наверх↑
МЕРТВОЕ СЕРДЦЕ (Иэва и Даил)
Иэ́ва ощутила, что на неё кто-то смотрит в шумной толпе. На рыночной площади было множество людей, но вот уже четвёртый раз Иэва ловила на себе взгляд одного и того же мужчины, а в том, что это был мужчина, она не сомневалась. Каждый раз, когда Иэва быстро поднимала голову, человеку удавалось спрятать глаза, оставшись незамеченным.
Чтобы скрыть красоту, Иэва, входя в город, надела длинный плащ и спрятала лицо под капюшоном, и благодаря этому теперь она могла понять, что мужчина смотрит на неё не потому, что привлечен ее внешностью.
У Иэвы было три варианта, что сделать: идти по рыночной площади, не обращая внимания на взгляд; скрыться в толпе, что было не трудно; вывести человека из толпы и встретиться с ним лицом к лицу. Характеру Иэвы был близок последний вариант.
Она свернула в узкую улочку и, пройдя немного, оказалась на широкой площадке между домами, в центре которой был устроен фонтанчик для питья. Иэва села у фонтанчика с ключевой водой так, чтобы человек, выйдя из улочки, оказался на виду.
Она успела вздохнуть лишь несколько раз, как уже вышел из-за дома высокий мужчина. Он понял, что оказался в поле зрения Иэвы, и что ему нужно либо открываться, либо, делая вид, что он прохожий, уходить. Иэва подняла лицо, смотря прямо на него, и мужчина принял это приглашение. Он шагнул в ее сторону. Подойдя, склонил голову:
— Мир тебе, госпожа. Меня зовут Да́ил.
— Я Иэва.
И они долго сидели молча.
— Почему молчишь, Даил?
— Не знаю, что говорить.
— Скажи, почему не отпускал меня вниманием на рыночной площади.
— Потому, что моё сердце мертво.
— И как это связано с твоим взглядом?
— Мой взгляд увидел тебя.
— Как связаны я и твое мертвое сердце? — засмеялась Иэва.
— Не знаю, — признался Даил. — Только знаю, что связаны.
— Какой ты мне узел завязал! – усмехнулась Иэва.
Даил по-детски улыбнулся.
— Раз уж ты привязал свое сердце ко мне, мне нужно понять, что ты такое привязал.
— Буду рад открыться.
— Прямо здесь, в городе? — спросила Иэва.
— Здесь не хотел бы. Но не смею вести тебя в леса: было бы безумием надеяться мне на твое согласие идти туда во времена, когда даже мужчинам опасно идти с незнакомцем.
— Я не боюсь. У тебя нет власти надо мной, как и у всякого другого человека.
— Ты более загадочна, Иэва, чем мог я предполагать. Это укрепляет мою надежду.
Они наполнили водой кожаный торсук, зашли на рыночную площадь, где Даил купил полоски сушеного мяса, и направились в сторону гор.
Шли молча, вечером вышли к удобному месту для ночлега, развели костер.
— Значит, ты, Даил, не бедный человек, и не скиталец? – спросила Иэва, когда костер разгорелся.
— Да, одежда моя крепка, и пищу я покупаю, а не добываю.
— Что же делаешь в лесах, почему не пребываешь в городах? Заметно, что в лесу ты опытен.
— Меня гонит моё мертвое сердце. Не могу находиться на одном месте – от мертвого сердца мне плохо; брожу и по городам, и по лесам.
— Думаешь, если будешь бежать, оно от тебя отстанет? – улыбнулась Иэва.
— Нет, но в бегстве у него уходит много сил на движение, и оно меньше проявляет себя.
— Почему ты решил, что оно у тебя мертво?
— Оно не чувствует. Ум видит красоту или безобразие, радость или страдание, и понимает, что может сейчас чувствовать сердце — боль, счастье, сопричастность. Но сердце не чувствует. Я стараюсь помочь людям в беде, но не потому, что что-то чувствую, а потому, что ум так говорит. В сердце же только серость, других цветов нет.
— Значит, оно чувствует серость, а других цветов не чувствует?
— Да.
— А ему хотело бы ярких цветов, так?
-Да.
— Но раз чувствует, значит – не мёртвое!
— Вроде бы и так, но ведь призрачность – серая, а в призрачности жизни нет.
— Так твоя проблема не в том, что у тебя нет жизни, а в том, что она призрачная, недействительная, иллюзорная?
— Пожалуй, да. Не получается прорваться к настоящей жизни.
Они замолчали надолго. Трещал костер, звёзды своим ярким светом перекрывали свет пламени.
Наконец, Иэва прервала молчание:
— Даил, я не знаю, что такое призрачность и иллюзия, — у меня всё настоящее. И потому не могу тебе помочь, — она низко опустила голову.
— Иэва, потому я так и смотрел на тебя там, на рыночной площади, что увидел настоящее, узнал, что оно есть.
— А прежде разве нигде не видел?
— Нет.
— И это дало тебе надежду?
— Да.
— Значит, чтобы я могла помочь тебе, нужно не то, чтобы я знала призрачность, а то, чтобы, чтобы ты узнал настоящее…
— И если пребуду с тобой рядом некоторое время, я смогу понять настоящее, и тогда, может быть, приобрести его.
Иэва кивнула. Потом вздохнула:
— Но ты не можешь быть со мной рядом сейчас, не можешь идти со мной.
— Я не могу этого, или ты не позволяешь мне?
— Да, это я, а не ты… Я не могу сейчас тебе разрешить. Мой путь пока одинок.
— Госпожа, ты вольна в своей воле! – при этих словах Даила голубой камень на челе Иэвы нежно засветился, создавая общее пространство между нею и им. – И я подожду… мы ещё встретимся.
– Наверное, встретимся. А может, ты иначе, не через меня, узнаешь настоящее. Ведь оно уже начало тебе открываться.
Улыбка заиграла на губах Даил от этих слов, щеки его порозовели, глаза засветились.
Солнце взошло через три часа. Оба уже к тому времени были на ногах, после двухчасового сна и коротких сборов.
До озера Чёрного шли они вместе, а там Иэва повернула на свою дорогу.
Наверх↑
ИСТОРИЯ АИДЕЭ
А́рэм нашел толпу беженцев в сарае выжженного селения. Это было единственное сохранившиеся здание, и в него набились все, кто боялся сырости и холода. Места было немного, люди лежали и сидели плотно, от одежд их поднимался влажный пар.
Беженцы, сбившиеся в кучу, были родом из разных селений, и не все друг друга знали, поэтому Арэму удалось затесаться среди них, не привлекая особого внимания.
Люди угрюмо молчали, общего разговора не завязывалось. Но вот одежды подсохли, костер обогрел, и потянулись нити бесед от группки к группке, а потом и вовсе слились в одну. Общее внимание захватил рыжий рассказчик с голубыми глазами, пламенно повествовавший о таинственном Го́даре – стране полу-легенде, единственной оставшейся независимой от Роко́ма, маленькой, но свободной.
Толпа слушала рыжего с сомнением. Представлялось невероятным, что в мире могли остаться свободные земли.
Как бы желая еще усилить их сомнения, рассказчик закончил свою историю так:
– И, говорят, что Годар останется свободным до самого Конца мира!
Тут уж слушатели загудели:
– Слушай, Худ, ты достаточно накормил нас легендами. Теперь придумай, чем наполнить наши пустые желудки. Годара никогда не существовало, как нет здесь пищи, и это знали еще наши прадеды и прабабки, называвшие истории о Годаре легендами.
Тут седой старик, оттесненный сильными мужчинами в самый холодный угол, надтреснутым, но ещё громким голосом произнес:
– Годар есть! И стоит он уже тысячи лет, силой соблюдения слов Создателя Элои́. Люди той страны никогда не прекращали исполнять слово Создателя, и будут делать это до конца времен. И Сам Элои хранит Годар… Впрочем, – буркнул он сам себе, – не знаю, известно ли вообще вам, людям нынешних времен, об Элои.
Повисла тишина. Потому что о Боге, одно из имён которого – Элои, не принято было говорить вслух. Большинство досадовало на старика за этот разговор. Но были и те, кто услышали имя Элои с затаенной надеждой, в которой сами себе не могли признаться, а потому злились, не понимая, на что.
И вот маленькая Аидеэ́, всегда молчавшая, и весь вечер пеленавшая куклу, в этой тишине вдруг чистым детские голосом громко произнесла:
– Элои! Тот, Который владеет всеми нами! И, даже, властелином вселенной Роко́мом, разрушившим и нашу деревню!
Сидящий рядом с Аидеэ мужчина неприязненно пнул девочку.
– Не трогай моего ребенка! – вспылила мать Аидеэ, но сидевшие поблизости поддержали ударившего:
– Следи за своим ребёнком, и тогда никто его не тронет.
Мать притянула Аидеэ к своим ногам и уткнула ее лицом в запачкавшиеся в дороге юбки, чтобы та больше не могла говорить.
Но слово было уже запущено, люди по двое и по трое стали шептаться о старых легендах, говоривших, что будто бы мир и всё, что в нём, сотворено Элои. Кое-кто выразил надежду: «Быть может, Бог все-таки есть». Кто-то стал утверждать, что Бог есть благо и добро, и что зло исходит не от Бога, а от Рокома и самих людей; что люди будто бы свободны в выборе, и что есть еще те, которые следуют за Элои и не боятся делать то, что Он хочет, а это и есть настоящая свобода, от себя, и от Роко́ма. Некоторые выражали робкую веру в легенду о Конце мира и наступлении после этого Царства Божия – Вечного Царства, в котором только благо.
Аидеэ же, уже высвободившаяся из материнских юбок, продолжала пеленать куклу. Ей было всё равно, что говорят люди, она не прислушивалась, а тихонько напевала что-то.
Когда имя Элои пробежало уже по всем группкам, из средины встал высокий красивый юноша. Он был строен, его одежды были чистыми и ниспускались мягкими складками, как это бывает с дорогой тканью. Возвысившись над людьми, юноша привлёк общее внимание, взгляды обратились на него, голоса замолкли. Но юноша стоял молча.
– Мар, спой! – просительно прозвучал чей-то голос.
– Да, Мар, ты же видишь, что мы уже все внимание отдали тебе. Пой!
Ещё с нескольких сторон послышалась просьба о песне.
И, когда Мар убедился, что стал центром внимания, запел. Высокий, чистый его голос стлался так легко, как будто летел над водами. Красота голоса завораживала, как и красота его облика.
Мар пел песню о древних вождях, восставших некогда против Элои, и после того основавших великие человеческие цивилизации, и получивших славу от людей. Песня повествовала о том, как эти великие вожди людей были прокляты судьбой, но получили через это проклятие ещё большую славу, как гордые и сильные.
Это песня окончилась, и, сделав небольшую паузу, Мар запел другую. О том, что кровь и боль приходят всегда, когда только начинает поминаться имя Элои. О том, что Свет связан со страданиями, и сколько мук приходится испытывать тем, кто по своему безумию решаются следовать за Элои. Затем в песне шло перечисление имен свободных, сильных, гордых людей, поднявшихся против Элои и Его тирании.
Вторая песня тоже закончилась, Мар немного подождал и начал третью. Третья песня была об иллюзии. О том, что история об Элои – это выдумка людей, пожелавших держать других в рабстве. Песня высмеивала тех, кто верил жалким легендам. А затем воспевала гордость, силу и красоту тех, кто восстает против привычных мнений и освобождает людей, ведя их к свободе.
Красивый юноша пел ярко, и огонь, словно ток, пробегал между людьми, привыкшими к угрюмой серости.
Долго пел Мар, наконец, умолк, а люди сочувственно кивали головами и протягивали: «Да-а-а». На лицах было всеобщее удовлетворение. Тревога, разбуженная в сердцах разговорами об Элои, улеглась.
Подошла полночь, люди потихоньку стали засыпать, успокоенные и счастливые.
Малышка Аидеэ, ушедшая в сон во время пения Мара, теперь иногда пробуждалась, прижимала куклу, и что-то ей напевала. Арэм подобрался ближе, чтобы разобрать слова песенки. Протиснувшись между спящими, он услышал: «Элои всегда придёт. Он, конечно, придёт. Ведь он любит тебя. Он придет. Всегда. Всегда».
Арэм лёг рядом с девочкой, и, касаясь губами ее светлых кудрей, стал тихо подпевать: «Ведь он любит тебя, всегда, всегда, всегда».
Аидеэ заулыбалась, потом нашла руку Арэма и вложила свою ручку в его большую ладонь.
***
Арэм и Аидеэ проснулись затемно, когда все еще спали. Вокруг раздавались посапывания и бормотания во сне, а они сидели, глядя в глаза друг другу. Аидеэ всё также прижимала к себе куклу, песенка об Элои и не сходила с ее уст.
– Я ухожу, – прервал песенку Арэм.
Аидеэ кивнула.
– Ты пойдешь со мной? Я иду к Элои.
Аидеэ, помолчав, замотала головой отрицательно.
– Но ведь те люди, с которыми ты живешь, не знают Элои, и не идут к Нему.
Аидеэ опустила голову.
– Они обижают тебя?
Аидеэ шевельнулась, глаза ее стали мокрыми, потекли слёзы.
– Ты всё же решила остаться?
Аидеэ кивнула.
Зная, что у этих людей, бегущих от войны, нет пищи, Арэм отдал Аидеэ оставшийся хлеб. Девочка отломила крошку для себя и для куклы, остальное положила в сумку матери.
– Как зовут твою куклу?
– Эли́! – девочка засветилась.
– Ну что ж, Аидеэ и Эли, прощайте! – Арэм поднялся.
Но Аидеэ протянула к нему руки, и он наклонился к ней. Она крепко сжала его пальцы, как сжала бы мать руки своего дитяти, отпуская его в путь. Арэм склонился еще ниже и поцеловал руки Аидеэ.
С тем и ушел.
Аидеэ осталась, всё также напевая свою единственную песенку, в которой так часто повторялась имя Элои.
Как только ушел Арэм, встал Мар и пошёл в ту же сторону.
Люди просыпались медленно и нехотя, никто не желал вступать в ещё один серый и сырой день. Ночное возбуждение ушло, пришло утреннее недовольство.
– Мар ушёл, – заметил кто-то.
– Жаль, – буркнул рыжий, – он хорошо скрашивает тоску.
Эти люди не были злы. Они были уставшие и не видели впереди надежды. Вчерашний внезапный разговор об Элои родил было в них подобие упования, но Мар отлично растолковал им, сколь призрачные надежды на Свет. Сделавшие было шаг к свету, люди снова замкнулись.
А Аидеэ давно их раздражала – она всё делала невпопад с ними. И этот ее вчерашний выкрик об Элои, скрипевший теперь у каждого на зубах горьким порошком, запомнился неприязненно.
Никто потом не помнил, как это произошло. Ведь Аидеэ пела тихо, и никто не слышал слов, но все же Имя Элои, которое она всё время повторяла, внезапно наполнило их слух. Аидеэ уж и не пела, а молчала, а ставшее ненавистным Имя жгло их умы. И люди знали, – кто источник этого Имени в их среде.
Никто не понимал, как случилось, что отец не заступился за Аидеэ, что мать своими руками подтолкнула ее навстречу пылающей раздражением толпе. Люди помнили лишь удовольствие, с которым терзали маленькое тело Аидеэ палками, оставшимися от пожарищ. Помнили и стыдились. Ужас того утра остался в них до самого конца. Только старик пытался остановить людей, но его смяли, затоптав ногами, и после выбросили тело в ров, приговаривая: «Ну вот, еще одной обузой в пути меньше!»
Аидеэ стояла перед лицом разъяренной толпы спокойно, словно наедине с куклой. Быть может, всё случилось бы иначе, но вдруг Аидеэ, глядя куда-то поверх голов безумных людей, внятно и отчётливо сказала: «Эли, посмотри: Элои идет к нам!» Сказала, и улыбнулась. Брошенный в неё камень сбил ее с ног, девочка упала лицом на суковатое бревно, от крови заалели светлые кудри. Затем удар сапогом отбросил Аидеэ в сторону, она выпустила куклу из рук, и Эли теперь лежала поодаль, напротив лица Аидеэ. Девочка улыбнулась рассеченными губами и прошептала к Эли: «Осталось совсем немного, потерпим!» Это были ее последние слова. Глаза Аидеэ широко распахнулись, она что-то увидела, лицо осветилось радостью, Аидеэ попыталась протянуть руки навстречу Кому-то. Но клинок рассек воздух, и больше Аидеэ не чувствовала, как разъяренная толпа уничтожает ее тело.
Люди собрались и ушли с этого места быстро. Отец Аидеэ поднял куклу и посадил ее на груду камней, которую набросали над телом Аидеэ люди. Мать уходила, ни разу не обернувшись. Несколько дней мать ничего не ела. А когда, наконец, открыла котомку, обнаружила в ней хлеб, положенный туда Аидеэ. Хлеб она разделила с мужем, и, размачивая его слезами, они съели его до крошки.
***
Арэм проходил то место через год. Было солнечное ясное утро. Опытным взглядом воина по нескольким деталям он восстановил всё случившееся здесь. Тогда улыбнувшись, сказал вслух, будто обращаясь к кому-то: «Аидеэ, ты пришла к Элои раньше, чем я!»
Пропев погребальную песню над курганом из камней, Арэм положил куклу Эли в свою дорожную сумку, и, сжав на прощанье в ладони один из камней, пошёл по освещенной солнцем тропинке в сторону гор.
Наверх↑
*Православное фэнтези. *Христианское фэнтези.
*Православная сказка.
-
