Первая Эпоха (Эдемир) здесь. ← ≈≈≈ → Шестая Эпоха (Эпоха Забвения) здесь.
Сказка находится в процессе создания. По мере появления новых эпизодов они появляются в соответствующем месте сказки.
Следить за появлением новых эпизодов можно тут: Сказка-фэнтези православная «Мирасвет легенда».
Порядок эпизодов Эпохи Ожидания (на текущий момент):
-
-
- ОБЕТОВАНИЕ В ДОЛИНЕ ПЛАЧА
- КАИН И АВЕЛЬ
- ПОСЛЕ УБИЙСТВА
- […]
- БЫТЬ В КОВЧЕГЕ, БЫТЬ В ТЕЛЕ
- РАДУГА (по выходе из Ковчега)
Наверх↑
-
ОБЕТОВАНИЕ В ДОЛИНЕ ПЛАЧА
Оглянулся Адам и осмотрел то место, в которое они попали. Перед ним расстилалось лицо Хо́ры, изборожденное морщинами оврагов. Неприютна была Хора. Холоден ветер, дувший в лицо Адаму.
Обернулся он к закрытым вратам Эдеми́ра, и захотел бежать к ним, чтобы вернуться домой. Но во вратах стоял пылающий Херувим с огненным мечем.
Посмотрел Адам на Еву, а она плакала.
Сел Адам и уронил голову на руки.
Так совершилось Великое Изгнание из Эдеми́ра в Юдо́ль-мир.
Ибо Эдемир был местом для бессмертных.
Адам же и Ева стали смертными. Но еще не поняли этого вполне.
Ева подняла заплаканное лицо к Адаму и он поразился, какими тусклыми стали ее глаза. Не было в них больше света Жизни и Вечной Радости. И показалось ее лицо Адаму безобразным. Острая жалость пронзила его сердце, и он обнял ее голову в порыве защитить от надвинувшейся беды.
Она прислонилась к груди мужа, вдохнула его запах и удивилась тому, каким он стал злоуха́нным. Не было больше в нем свежести Жизни. Ощущалась в нем струя будущего тления.
Но Ева не отстранилась. Потому что муж был единственное, что у нее осталось. Окружающая жизнь стала чужая. Хора была неприветлива. Мир изменился, из Эдемира превратился в Юдоль-мир. Мир больше не смотрел на них приветливыми глазами, не тянулся к общению с ними, он отчуждился, стал враждебным. И Ева поежилась.
Адам глядел на Еву с полным боли сердцем. Ева была дана ему как дар, чтобы он сохранил ее, а он обрек ее на страдания.
Вспышка света озарила ум, и он увидел все, как они обманулись. Шаг за шагом смог проследить он теперь движение своей воли, как соглашался и шел за Змием. И Адам застонал. То был стон, выходящий из недр души. От этого стона тоскливо завыла долина. Адам стонал не о себе, а о ней, о Еве, и о ее детях, которым даст он жизнь. Он видел то ужасное место, в котором отныне его детям предстоит жить.
Адам сжал Еву, прижал ее к груди, так крепко, что она почти не могла дышать. Но Ева не сопротивлялась. Потому что в этом безумном объятии они пытались пробиться в сердца друг друга. Только сейчас ощутили они в полноте, как далеки стали. Больше не пребывали они внутри друг друга, не прикасались душами. Тела стали преградой, чего не было прежде, их плоть стала грубой и непроницаемой. Адам все крепче прижимал ее, пытаясь вобрать в себя, протянуть сквозь покров тела к своему сердцу. А она вжималась в него, устремляясь, желая вновь оказаться внутри Адама, внутри его души, где ей было прежде так хорошо и тепло. Из глаз ее потоками лилась соленая и горькая вода, ибо она понимала, что их усилие бессильно. Горе сдавливало их жестоким обручем.
Они разжали объятья, не принесшие им единства, и сели, прислонившись головами, волосы их слились в одну волну. Предвидение страшного будущего сковывало их.
Наверное, они бы окаменели от горя, но вдруг увидели Свет.
– Он здесь! – прошептал Адам. – Бог здесь, с нами!
Лицо Евы осветила улыбка. Адам посмотрел на нее и увидел, что глаза ее вновь сияют.
Они услышали тихий голос. Его голос, дорогого Отца, родного и близкого Бога. Его слова звучали внутри их сердец, одновременно в его и ее, как прежде. Они всем своим существом внимали Ему. Посещение было столь неожиданно, они и не смели предполагать, что Он придет к ним после того, что они натворили.
Долго пребывали они втроем: Бога, Адам, и Ева, молча, радуясь друг другу.
Вдруг струна скорби вновь зазвенела в душах Адама и Евы, ибо чувство Присутствия Бога стало умаляться.
«Сейчас вы не в состоянии пребывать в совместности, – прозвучал Его слово в их сердцах. – Скоро увидите, как легко теперь в вас влечение друг ко другу сменяется ненавистью, в том числе к миру и ко Мне. Разделение вошло в вас и в мир. Его придется преодолевать. В трудах и поту придется вам жить, преодолевая эту силу, которая будет вас разрывать. Она будет разрывать вас внутри, и отрывать друг от друга, и разделять со всем миром, и разлучать со Мной. Вы станете все больше отдаваться этому разделению. Но даже когда вы Меня не слышите, Я с вами. Не оставлю вас, буду оберегать вас, но требуется, чтобы вы принимали Мою помощь, ибо когда вы будете отказываться от нее, Я не стану вас принуждать. Много скорби придется вам испытать, но настанет день избавления. Мой Сын, вторая Личность Троицы, станет Человеком. Приняв в Себя человечество, и, будучи Богом, Он исцелит в Себе человечество. Мой Сын родится как человек от жены. Ждите этого дня. Надежда будет светить вам во тьме предстоящих дней. Берегите Мою любовь, она не умалилась. И как только вы будете в состоянии принять Мою любовь, когда перестанете во Мне сомневаться, мы вновь будем вместе».
Голос Бога умолк. Но Свет еще пребывал с ними. Этот Свет освещал угрюмые окрестности Хоры.
Наконец, погас и он, и дневной свет. Настала ночь.
В Эдемире не бывало таких ночей. Темнота сомкнулась вокруг них, охватила их пеленой, сжала в холодных объятиях. Дул пронизывающий ветер. И ни одно животное не подошло к ним, чтобы оказать помощь. В Эдемире олени покрывали их своими телами, когда свежий ветер с реки Хиддеке́ль шаловливо дул сильнее обычного. Теперь же никто не приблизился к ним. И если бы сон, этот благодатный дар, посланный от Бога, не смежил их очи, не выдержали бы они мрака той первой своей ночи вне Дома.
Рассвет пробудил их мокрым туманом, который проник сквозь складки одежд, данных им Богом, когда Он выводил их из Эдемира. Одежды стали влажными и липли к холодным телам.
– Что нам делать? – спросила Ева.
– Нужно обживать этот мир. У нас с тобой еще много сил, а потом наступит истощание, о котором предупредил нас Бог. Нужно торопиться… торопиться… Так вот что такое Время, и его принуждающая сила! – воскликнул Адам.
– Мне плохо здесь, – пожаловалась Ева. – Может, где-то на Хоре есть лучшее место, чем это?
– Не знаю. Я больше не слышу голоса Хоры, она не говорит со мной. Пелена упала на мои глаза и уши, и стоит между мной и тварным миром.
Ева вспомнила, как обвинила животное – змея, и тем провела черту, разделившую их и Хору, и глаза ее увлажнились.
Адам нежно посмотрел в ее лицо, ставшее некрасивым по сравнению с тем, что было в Эдемире. Будущие поколения сказали бы, что она прекраснее всех, ибо с каждой эпохой красота людей тускнеет. Но у Адама, который видел красоту бессмертной Евы, сердце сжималось от боли.
И они встали и пошли. В спину их подгонял студеный ветер, беспрестанно рвавший полы одежд. Ноги их ранили камни и жесткие травы. Скудные семена лишь слегка утоляли голод. Они шли и шли, все яснее ощущая, что впереди есть места, более подходящие для жизни. Они поспешали, потому что в этой суровой Долине Плача не в силах были оставаться. Наконец, ноги Евы покрылись ранами, и она уже не могла идти, нужно было остановиться. От одной только мысли об остановке Ева начинала стонать. Тогда Адам поднял ее на руки, и понес свою тяжкую, но драгоценную ношу, иногда спотыкаясь, часто отдыхая, но не выпуская из рук.
И в этом тяжком пути сердца их горели обетованием Бога: «Мой Сын станет человеком, и родится от жены, и вы исцелитесь в Нем, и мы вновь будем вместе».
Наверх↑
КАИН И АВЕЛЬ
Великий Дракон покоился на вершинах своей мнимой победы и приглядывал за Каином.
Каин не чувствовал на себе этот взгляд Диавола. Сейчас он сам исподлобья наблюдал за своим братом Авелем, который уводил овец в сторону долины А́дэн.
Жезл-посох Авеля вновь вызвал у Каина негодование. Этот жезл вчера был дан Авелю Богом. Каин даже несдержанно ударил ладонью о камень: его невыносимо уязвляла мысль, что Бог Элои́ вчера отверг его дары, но принял дар Авеля.
Каин сознавал, что принес в дар не годное в употребление, но не видел в том вины: зачем Элои нужен этот дар, если Он ни в чём не нуждается? К чему ложь с принесением Ему даров? Каин внутренне обвинял Элои́. Обвинять он начал в момент, когда решил оставить себе лучшее из предназначенного в дар.
Брата Каин любил, но не понимал. Авель представлялся Каину наивным, доверчиво следующим за Элои. И вчера вечером, когда, как считал Каин, Элои предпочел это наивное дитя, Каин отделил брата от своей жизни.
Сейчас, махнув рукой, он поднялся на ноги. Тут и услышал в сердце тёмные слова: «Дальше будет хуже».
Каин был охвачен переживаниями, поэтому не в состоянии был заметить детали, и не разобрал, что это не его собственные мысли, а чужой голос. Неспокойный дух не дал ему передышки, и мысли помчались, словно дикие козы в гору. Вот уже Каин рисует образы, в которых Авель возвышается и властвует над ним, над всем миром. А кто-то услужливо добавлял ему картины. Вот в воображении Каина Авель покровительственно похлопывает его жезлом по плечу. Каин даже дернулся, чтобы сбросить невидимый жезл, на что Дракон удовлетворенно ухмыльнулся.
«Ты что же, думаешь, будешь для меня богом?!» – злобно прошипел Каин невидимому брату. – «Кто как Бог? Во всяком случае, не ты!»
Диавол восхищенно замерцал глазами. Человечество явно делало успехи: последние слова Каина исходили от него самого, Великий Дракон не решился бы вложить ему подобные мысли столь скоро.
На сегодня было достаточно, и Диавол отошёл от Каина, чтобы тот не распознал его присутствия.
Каин шел, ища, как охладить пламень ярости, охвативший его изнутри. Остановившись у холодных вод Анзера, он погрузил в них голову. Стальные и стремительные воды отрезвили Каина.
Послышалось как бы легкое дыхание ветра. Каин узнал голос Того, Кто сотворил их. Но не повернулся навстречу Богу.
— Ты пришёл за мной надсматривать? – резко бросил он Элои.
— Отчего ты огорчился, Каин? И от чего поникло лицо твое? – спросил Он, желая обернуть Каина к истокам его мыслей.
— Хочешь дать мне указания, как жить? – не слушая, раздраженно продолжил Каин.
— Нет. Напоминаю тебе, что плоть немощна, ум же бодр.
Каин согласно кивнул головой, он понял, о чем сказал ему Элои. Холодные воды Анзера, остудившие пламень чувств и вернувшие способность мыслить, говорили о том же: всполошенность, идущая из души, сопряженной с плотью, перекрывает способность мыслить, принуждая действовать импульсивно.
Лицо Каина разгладилось. Но тут же брови его вновь сурово сомкнулись:
— Зачем я тебе? Ты отверг меня вчера, не приняв мой дар.
– Я отверг твой дар, он был порченый. Но не отверг тебя.
Каин задумался, прежде он не догадался отделить отношение Бога к дару от отношения Бога к Каину. На сердце потеплело, и он решил прояснить свое сомнение:
— Зачем Тебе наши дары? Ведь это насмешка над нами, Ты не нуждаешься в том, что мы Тебе даём.
— Не нуждаюсь ни в колосьях, ни в овнах, ни в чём другом. Я ищу лишь сердце. Сын Мой, дай Мне твое сердце. Дар – это проявление любви.
Каин выдохнул затхлый воздух, скопившийся в его груди, ему стало радостно.
Но тут картина, подброшенная Диаволом, не спускавшим с него все это время мысленных глаз, возбудила бурю и смятение. Перед глазами встал образ: Авель снисходительно похлопывает его данным ему от Элои жезлом. Каин, привыкший судить мгновенно, вновь не остановился, чтобы размыслить, а яростно выпалил:
– Я бы поверил Тебе, если бы Ты не поставил брата надо мной!
И напрасно сейчас было объяснять, что это фантазия самого Каина, и что она родилась из помысла, вложенного Диаволом. Бог тихо оставил Каина на время, пока тот не истрезвится от охватывающих его настроений.
Каин уснул и во сне не видел сновидений, потому, когда проснулся, ум его был еще чист. Однако что-то тяжелое лежало в душе и клонило лицо к земле. «Если делаешь доброе, то не поднимаешь ли лица? – прозвучали в душе Каина слова Бога, тихо приблизившегося к нему. – А если не делаешь доброго, то у дверей сердца грех лежит; он влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним», – и Элои отошел.
Каин понял не все, но на время ощутил мир. Он встал со своего жесткого ложа – с земли, и, весело подняв голову, пошел в дом к отцу Адаму, от которого ушел вчера в огорчении.
Однако, чем ближе подходил к дому, тем больше давила тяжесть в душе, и ниже опускалась голова. И вот, видит он, как Авель возвращается со своим стадом.
Узнал его Каин, и вновь пламя загудело в нем. Великий Дракон же лежал на вершине своей мнимой победы и немигающими глазами, в которых гудело пламя, смотрел на Каина; но тот не понимал того.
Ослепленный негодованием, Каин споткнулся. Упав на колено, он застыл, глядя в землю, как бы погрузившись в тяжесть, а рука непроизвольно легла на камень. Тут в сердце прозвучали утренние слова Бога: «Если делаешь доброе, то не поднимаешь ли лица?» Толкнулось в сердце светлое чувство, но чтобы подавить его, Каин крепче сжал камень. «Если не делаешь доброго, то у дверей сердца грех лежит», – снова услышал он. И понял, наконец, Каин, что Элои предупреждал его не делать того, что он уже положил в сердце, того, что давило душу и гнуло голову вниз. А Диавол смотрел на Каина и не выпускал из своего темного ума то, что вложил в его сердце.
Стоял Каин, и размышлял, достанет ли у него сил отложить замысел, который созрел в душе. И вспомнились ему последние слова Бога: «Грех влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним». Господствовать над собой звал Бог. «Вот истинное господство!» – понял Каин. Не власть над другими, а власть над собой и свобода от чувств и помышлений. Рука Каина начала разжиматься, выпуская камень.
Тут златокудрый Авель серебряным голосом кликнул:
– Брат мой Каин! Как грустен ты! Чем я могу помочь?
– Пойдем со мною в поле, – глухо выговорил Каин.
– Пойдем, ты покажешь, в каком прекрасном месте собрал колосья, которые отдал Богу, – ответил Авель, не зная, что Элои отверг дар Каина.
Тут рука Каина намертво охватила камень, а Каин зарычал, точно зверь.
Пошли они в поле, возделанное Каином. И когда были в поле, восстал Каин на брата своего Авеля. И убил его…
***
Адам не стонал, как стонал тогда, когда они с Евой были изгнаны из Эдеми́ра. Боль, пронзившая его, стоявшего над телом златокудрого Авеля, была несравненно большей, и задохнувшись в ее волнах, он не мог испустить ни звука.
Ева с расширенными от ужаса глазами в муке застыла на коленях перед сыном. Но смотрела она не на Авеля, а на старшего, на Каина, на человека, в котором, как ждали они, исполнится обетования спасения, который вернет миру Жизнь. Она смотрела на человека, который принес смерть.
Разделение и смерть открылись со столь жестокой очевидностью, что не в человеческих силах было вынести ее. То, чего не поняли Адам с Евой, когда, поверив Диаволу, оказались в Юдоль-мире, стало ясно им теперь. Миллионы будущих их детей в видении проходили перед глазами; мучающих друг друга, завидующих, лгущих, грабящих, насилующих, отнимающих жизнь. Вся мука Юдоль-мира разверзла перед ними свою пасть, и бездна поглощала души Адама и Евы, бездна отчаяния, они захлебывались в водах боли своих потомков. Если бы Бог не покрыл их в это время невидимой Рукой, разорвала бы эта боль их сердца. Но вновь елеем милости пролились в их души слова Божьего обетования: «Мой Сын станет человеком, и родится от жены, и мир исцелится в нем». Поняли они теперь, что это не Каин, и что нужно еще ждать.
Ева поднялась с колен, и воспела с мужем погребальную песнь. Впервые звучала песнь смерти на лице Хо́ры, сотворенной Богом для жизни. Смерть, внесенная в мир Адамом и Евой, вступила в свои права. И кровь Авеля, сделавшая землю темной, вопияла от земли, вплетаясь в песнь отца и матери скорбными звуками плача сына, рожденного смертными родителями.
Каин же стоял поодаль с прикрытыми глазами.
≈≈≈
ПОСЛЕ УБИЙСТВА
В тот день, когда Адам с Евой оплакивали смерть сына, склонившись над его телом, Каин стоял поодаль с прикрытыми глазами. Не чувствовал он ужаса сделанного им. Чувствовал он удовлетворение. И потому, прикрыв веки, презрительно взирал на горе отца и матери.
Не подошел он к ним в тот день, и не вернулся в дом. Но провел и вторую ночь на земле, точно зверь в логовище.
Земледелец и землепашец, Каин и прежде часто ночевал в поле. Любил он запах трав, веяние ветра, любил обонять запах почвы, этого лица Хо́ры. Лежа ночами, и глядя в звездное небо, вдыхал он широкой грудью благоухание жизни. Пожалуй, в поле он любил спать больше, чем дома в шатре, потому что казалось ему, будто в поле он ближе к Жизни, которой сквозил каждый метр благословенной земли, в которой текут воды Анзера.
Но в ночь после убийства брата, когда измученному Каину так требовался отдых, земля словно изменилась. Будто бы то было не привычное лице Хоры, так часто подставлявшей свой лик его усталой от труда спине, а мертвый и бездушный кусок глыбы, нарочно впившийся острыми краями в самые беззащитные места тела Каина.
Как часто прежде, Каин не спал, а смотрел в открытое небо. Но сияния звезд там более не было – звезды стали тусклыми.
Ветер овевал лицо, но не приносил радости, напротив, его прикосновения почему-то были неприятны.
Запах трав Каин ощущал, но и он не приносил ощущения жизни.
Все стало серым, безвкусным, безчувственным… омертвевшим.
Удивленный Каин поднялся вопреки усталости и встал, широко расставив для опоры ноги. Оглядел восток, юг, запад. Отовсюду на него смотрели тусклые глаза. Если прежде, глядя в природу, он видел тысячи глаз, устремленных на него, – очей цветов, деревьев, птиц, животной твари, – то теперь эти же самые глаза смотрели мимо него, и как-то невыразительно. Природа словно умерла.
В ужасе от потери, Каин бросился грудью на лице Хоры. Он прижался к ней лицом, раскинул руки, пытаясь сжать почву в объятиях. Дорогая Хора, что случилось с ней?
Не слыша привычного ответа от земли, он горько заплакал. Вгрызаясь зубами в почву, выл:
– Что ли ты умерла?
Вдруг новая мысль пронзила его ум, и он, рыча, встав на колени, дико озираясь кругом, закричал в пространство:
– Кто убил тебя? Кто посмел прикоснуться к твоему лицу? Кто отнял нашу Жизнь? Я отомщу ему! Я убью его!
Вдруг этот грозный рык застыл на его устах. Губы побледнели, кровь отхлынула от лица. Ясное и ужасное осознание пронзило Каина:
– Это я убил Хору!
Нечеловеческий, истошный вопль, исполненный горя, пронзил небеса. Хора! Его Хора! Лице которой он так заботливо обрабатывал, пахал, засеивал, украшал растениями! Он сам убил ее!
От этого вопля что-то напряглось в его гортани и порвалось, боль остановила крик, и из горла пошла кровь.
Сначала кровь упала на ладони.
Ощутив, что что-то лопнуло, Каин поднял руки и раскрыл их, и в эти раскрытые горсти закапала багровая жидкость.
Та самая, которая лилась из расколотого виска Авеля.
Это его, Авеля кровь, на руках Каина!
Каин похолодел. Авель лежал на его руках, истекая, а вместе с кровью выходила его жизнь.
Каин отогнал видение. Это его собственная Каина кровь на его ладонях.
Увы, видение лишь подтвердило страшную догадку Каина: это он убил Хору. Только теперь понял, что убил. Лишил жизни.
Огромная красная капля подобралась к мизинцу, застыла между мизинцем и безымянным пальцем, налилась, увеличилась, медленно оторвалась, и так же медленно полетела навстречу земле. Сердце Каина сжалось: сейчас эта капля обагрит лицо его дорогой Хоры. Он прочувствовал всю недопустимость того, чтобы человеческая кровь упала на нее. Не должно так быть!
И вновь видение перекрыло то, что видел Каин. Уже не его кровь, а кровь Авеля приближалась в земле.
Как могло случиться, что Каин не ощутил ужас происходящего, когда кровь Авеля падала на Хору? Как случилось, что он познал убийство только сейчас?
Каин яростно схватил себя за волосы и рванул их.
В это мгновение капля коснулась, наконец, земли.
И вновь видение-воспоминание: вот первая капля крови Авеля падает на землю, земля приоткрывается и поглощает ее, и от крови не остается даже следа. Земля приняла в себя кровь Авеля.
Капля крови Каина упала на землю, отскочила от нее, поднялась вверх и снова упала, на этот раз распластавшись, размазавшись, да так и оставшись багровым выростом на плоской почве.
Хора не приняла крови Каина.
От боли, что земля отвергла его, Каин вскочил, и готов был с силой броситься головой о камень, лежащий неподалеку.
Но словно натолкнулся на что-то, на невидимую силу. Элои́ был здесь. Бог Элои его остановил.
Мгновенно буря чувств улеглась. Ум стал ясным. Лишь взгляд Каина застыл на пятне собственной крови, уже растекшейся.
И сказал Элои́: «Ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста свои, чтобы принять кровь брата твоего от руки твоей».
Бог сказал то, что Каин уже знал в сердце своем. Что Хора отвернулась от него.
А Элои продолжил: «Когда ты будешь возделывать ее, не станет она более давать силы своей для тебя».
Каин стоял без мыслей и чувств.
«Ты будешь изгнанником и скитальцем на Хоре».
Как эхо Каин повторил эти слова, будто сам проклиная себя. Как эхо, без чувств и мыслей, добавил он к ним вопрос:
«Я буду изгнанником и скитальцем на Хоре. И от Лица Твоего скроюсь, ибо отныне Ты скрываешь от меня Твое Лицо. Но наказание мое больше, чем снести то можно. Ибо вот, вокруг меня теперь все мертво. Жизнь в мертвом мире – это более, чем снести можно. И всякий, кто отныне встретится со мною, поймет, что я – убийца. И всякий, кто встретится со мной, возненавидит меня и убьет».
«Я сделаю знамение на твоем челе, – ответил Элои, – и всякий, кто увидит его, остановится от убийства».
И оставил Элои знак на челе Каина, знак, который останавливал всякого, в ком отныне разгоралась ненависть к Каину.
И ушел Каин, скитальцем на земле…
Наверх↑
[…]
БЫТЬ В КОВЧЕГЕ, БЫТЬ В ТЕЛЕ
Пока Ковчег скользил в водах Потопа, Нимро́д часто сидел на скамье у одной из стен, в такие моменты деревянная стена как бы отступала, и он видел воды и происходящие в них.
По характеру он был деятельным, напористым, и, будучи еще юношей, уже устроил несколько новых поселений. Но с тех пор, как он оказался в Ковчеге, характер его стал меняться. В случаях, когда прежде он настаивал бы на своём, теперь молча наблюдал. Потоп что-то изменил в нем.
Сейчас он смотрел на то, как вдоль борта поток тащит молодое деревце, и оно послушно, без напряжения следует за стремниной.
Нимрод привык напрягаться. Когда ему нужно было вырезать узор, он давил на нож сильнее, чем было необходимо; если нужно было увидеть вершину в дали, он напрягал глаза так, что от усталости они потом плохо видели. От излишнего напряжения мышцы в его могучем теле сжались и стали болеть. Настал даже момент, когда все тело его начало слабеть. Не понимая, что происходит, Неви́я с тревогой смотрела на него. Нимрод же понимал, и пытался не прилагать чрезмерных усилий к жизни, но использовал для этой попытки так много сил, что от напряжения слабел ещё больше.
Но воды Потопа полностью изменили Нимрода. Извержение потоков из хлябий небесных стало таким очевидным действием Элои́, что Нимрод оставил свои всяческие человеческие усилия. Пожалуй, впервые в жизни он ясно знал, что ему не нужно делать ничего. Нимрод и прежде понимал, что мало предаётся Богу, что слишком полагается на свою силу. Но не мог с этим что-либо поделать. И Бог сделал за него, Элои так очевидно вошел в его жизнь, что Нимрод просто сдался, и сдавшись, расслабился. А расслабившись, обнаружил в себе другую могучую силу, не ту, что происходила от мышц, а ту, что рождалась во взаимодействии с Элои.
Сейчас Нимрод смотрел на воды, омывающие Ковчег, и чувствовал, что это тело его они мягко омывают, внося в его существо такую же мягкость, гибкость и пластичность, каковы они сами.
Насытившись мыслями, Нимрод пошёл в общий зал, чтобы побыть с Невией. В Ковчеге мужчины и женщины пребывали в различных отделениях, мужском и женском, даже животные мужского и женского пола располагались в разном жилье, так повелел Элои. Встречались мужчины и женщины только в общей зале.
В полумраке залы расположились группами почти все насельники Ковчега. За столом Хуш, Ара́м и Отархэ́ обсуждали перевод на жительство некоторых животных в другие отсеки. Всякое живое существо пребывало в закрытом Ковчеге уже три месяца, и, устав от полумрака и малой подвижности, некоторые звери стали устраивать распри. Отархэ, хотя был ещё почти юношей, принимал участие в совещании наравне с дядьями.
Нимрод и Невия устроились на полу, на козьих шкурах, как во дни звероловства Нимрода, и тихо переговариваясь.
— Знаешь, какие приходят мне мысли? — шептала Невия. – Что мы находимся в могиле. Все вместе, в одной.
— Очень похоже, – согласился Нимрод. – Но мне нравится здесь быть, здесь как-то иначе, чем было раньше.
— Мне тоже, я полюбила Ковчег. И знаешь, что ещё? Как будто эта могила – тело живого человека, будто бы мы все находимся в его теле.
Нимрод, поразившись, заметил:
— А ведь Ковчег, действительно, по параметрам сравним с телом лежащего человека! Соотношение длины, ширины, и высоты Ковчега подобно соотношению этих размеров в человеке!
Невия благодарно улыбнулась Нимроду:
— Благодарю тебя, что не засмеял меня.
Ему бы не пришло в голову смеяться над Невией! Он всегда понимал превосходство ее проницательности над своей. Расцветая от её улыбки, Нимрод ответил:
— Я поговорю об этом с Отархэ, он более всех нас обладает пророческим даром и дольше всех общался с нашим трижды-прадедом Мафуса́лом, родившимся ещё при Адаме, так что лучше всех знает предания первой эпохи – Эдеми́ра.
Слово за словом, плелась ниточка общения. Но Нимроду было неважно, о чём говорить с Невией, лишь бы находиться рядом со своей сестрой, слушать её голос и смотреть на нее. Однако пришло уста́вное время сна. Ночи и дни в Ковчеге не отличались по внешним признакам, их разделение хранилось уставом, который беспрекословно всеми исполнялся.
Став вокруг главы их маленькой семейной общности — Ноя, отца, деда и прадеда, насельники Ковчега воспели вечернюю песнь, всегда провожавшую их ко сну, еще в допотопные времена. В песне поминались творения Элои, она рассказывала о жизни, текшей когда-то вне стен Ковчега. Поя её и теперь каждый вечер, они не испытывали печали, наоборот, песня погружала их в созерцание творения Элои и рождала радость. Это созерцание совершалось не телесными глазами, как прежде до Потопа, а очами ума, и было глубже и проникновеннее, чем телесное зрение, а потому приносило радость. Лишь в уединении Ковчега открылись их умные очи.
Расходились в темноте с факелами. Нимрод поравнялся с Отархэ и молвил:
– Я имею что сказать тебе, брат.
Отархэ замедлил шаг. Вдвоем они шли по тихим коридорам, в которых безмолвствовало даже эхо.
– Спрошу тебя о том, что открыла мне Невия. Уж больно чудна ее мысль.
– Говори.
– Мы сошлись в разговоре, что оба чувствуем, будто находимся во гробе, что это не воспоминание о могиле из-за тишины и темноты Ковчега, а как бы реальное пребывание в ней.
Отархэ совсем остановился и заглянул в едва различимые во тьме глаза Нимрода.
– Значит, вы это поняли, – наконец, кивнул Отархэ.
– Так ты, брат, тоже знаешь об этом? Тогда спрошу тебя о следующем. Чей это гроб?
Отархэ промолчал. Нимрод понял, что задал не тот вопрос, и вернулся к тому, как говорила Невия.
– Оправлюсь, брат, в вопросе. Скажу так, как говорила Невия – она выражается точнее, чем я. Сестренка поделилась, что есть у нее мысли, будто этот гроб – тело живого человека, и мы все находимся в его теле.
– Наша сестричка, действительно, зрит то, что сокрыто от многих! – воскликнул Отархэ.
– Ты можешь объяснить мне это, брат? Не для меня одного, но для Невии тоже.
– Раз уж Невия приблизилась к тайне, то, думаю, можно открыть ей. А тебе – ради нее. – Отархэ еще раз внимательно взглянул в лицо брата, и Нимрод понял, что словами «тебе – ради нее», Отархэ поддержал ту связь, которая начала рождаться между ним и Невией. Нимрод покраснел и не смог больше говорить.
– Хотя Невия – твоя родная сестра, – ободрил двоюродного брата Отархэ, – но по выходе из Ковчега нам нужно будет продолжить человеческий род, и думается мне, что ваш союз благословен.
Лицо Нимрода вспыхнуло, а сердце разгорелось. Он никому не говорил о своей любви к Невии и о сомнениях, его терзавших, и тут услышал из уст брата, к которому относился подобно как к отцу, родному отцу Хушу, слова благословения!
Отархэ дождался, пока в сердце Нимрода опустится тишина, а пламя станет водой, и продолжил:
– Тайну, к которой прикоснулась Невия, я сам вижу не отчетливо, а как бы прозреваю сквозь отголоски Преданий Эдемира. «Придет время, и родится от жены Емману́ил, что значит «С нами Бог», и тот будет спасение народам», – так сказал Элои нашей праматери Еве, после того как она вкупе с мужем Адамом ввергла мир во тьму. Так вот, наш Ковчег – это тело нашего будущего Спасителя, Еммануила. Он родится как человек только в будущем, но таинственным образом присутствует сейчас с нами как Бог. Не проси меня это объяснить – я сам не понимаю, придет время, и поймем. Ты знаешь, что имя нашего Ковчега – Мирасвет, так вот, когда родится Спаситель, тело его будет носить имя Мирасвет, и все, кто войдут в его Тело, спасутся из мрака этого мира.
– А те, кто не войдет?
– Погибнут.
– Как те, кто не вошли в Ковчег и погибли в Потопе.
– Да, так же. Но это их собственный выбор. Пятьсот лет наш прадед Ной строил Ковчег и звал людей к спасению из предстоящего Потопа. Последние сто лет постройки, в которой уже принимали участие мы с тобой, звали все мы, семья Ноя. Кто же вошел с нами?
– Никто.
Глубокая скорбь замкнула на время их уста. Они стояли перед дверью, ведущую в жилье Отархэ.
– Так много ли будет спасенных, когда придет Еммануил?
– Не знаю, – грустно покачал головой Отархэ. – Не нужно гадать об этом. Спаситель, который незримо присутствует с нами уже сейчас, но пока не как человек, а как Бог, в свое время откроет нам все.
Нимрод возвращался в свое жилье, притушенный новой печалью. Все насельники Ковчега с болью пережили гибель человечества в Потопе, так неужели предстоит подобная боль и при исходе всего мира из мрака, наброшенного Диаволом? Неужели люди выберут мрак, выберут остаться Диаволом!?
Но вот воспоминание о будущем браке с Невией вновь осветило сердце Нимрода. Уходил в сон он, думая о ней, люди и их судьба отступили на второй план перед лицом радости о союзе с Невией.
Отархэ, уходя в сон, думал о Матха́не, своей двоюродной сестре, которую полюбил давно, но которая только сегодня показала ему свою взаимную любовь. И радость об этом не застилала в сердце Отархэ память о людях. Напротив, когда смотрел он на Матхану или думал о ней, через созерцание красоты ее лика и красоты ее нрава, он устремлялся сердцем и к каждому другому человеку, и восходил умом в Вечность, в красоту отношений между людьми в Вечном Царстве Элои. Матхана, ее облик и ее нрав укрепляли в нем связь с Богом, с Его Царством, и потому наполнявшую его любовь к Матхане он благоговейно чтил и хранил, а родившийся сегодня союз с ней утвердил в нем стремление послужить людям, совместно с ней.
Наверх↑
РАДУГА (по выходе из Ковчега)
Они все стояли неподалеку и смотрели на людей. Каждый из тысяч зверей, птиц, гадов и насекомых устремил на них глаза. Ноги ланей слегка подрагивали, хвосты сорок подпрыгивали, гривы львов спускались к вытянутым по земле лапам.
Мужчины с Ноем выводили последние пары животных из Ковчега, а те, что уже вышли, как-то нерешительно и скромно стояли и сидели каждый там, где остановился.
Неви́я оторвала взгляд от удивленных морд и головок живых тварей, замеревших на пороге новой жизни, и подняла глаза. Впереди изумрудной зеленью переливался склон. Все благоухание Хо́ры, казалось, сошлось на этой малой пяди земли, на которой они распахнули дверь Ковчега вовне. Цвета и оттенки пленяли взгляд, он скользил по формам и линиям, не желая оторваться от их переходов. Все дышало свежесть и жизнью.
Элои́ воистину подготовил лицо Хоры к их выходу! Все лучшее собрал Он для них здесь!
Воды Потопа низвергались на Хору 40 дней. Через 150 дней вылившиеся воды стали убывать. Еще через семь месяцев Ковчег остановился на вершине горы, – они встали, и больше не плыли, однако крышка выхода даже не приоткрывалась. До десятого месяца вода убывала. От десятого до двенадцатого месяца, пока обсыхала земля, Элои держал их в Ковчеге, приготовляя Хору, как невесту, к их выходу.
Эти последние томительные месяцы во тьме Ковчега Элои был особенно близок ко всем его насельникам, как бы пребывая с ними внутри, утешая и поддерживая их в эти самые трудные дни, когда уныние и желание свободы давили всех. Ощущая тяжесть замкнутого пространства, они одновременно переживали разомкнутость сердец навстречу Элои, друг другу, и всякой живой твари, бывшей с ними. Звери, птицы, гады тоже, казалось, перестали ощущать границы между собой. Мир и забота царили в Ковчеге два последних месяца, — ни ссоры, ни пререкания; последняя кроха из оставшихся запасов отдавалась другому, а отдавший радовался.
Наконец, Хора была приготовлена, и Элои дал им повеление выходить. Ровно через год после начала потопа Ной отворил крышку. И вошел в помещения воздух!
Никто не понял, как оказались открыты одновременно все запоры, державшие животных каждого в своем жилье, никто не понял, как они все одновременно оказались в одном коридоре, как уместились в нем. Ни одного грубого толчка, ни окрика, ни рева, ни крика. Струя радости влекла их наружу, лапы проскальзывали под чужим брюхом, крылья раскрывались над чьими-то гривами, между ногами просачивались те, кто из самых мелких – всё изливалось к выходу перемешавшимся, гибким, вьющимся потоком.
А выйдя, они с удивлением обнаружили, что выходили уста́вно – каждый вид двигался по родам, по чину, каждый был на своем месте. Невидимая рука направила их в потоке.
Люди вышли из Ковчега последними.
Движение остановилось, и все застыли. Жизнь потрясла каждого, от мала до велика, от букашки до человека, от годовалой Орони́, родившейся за день до начала Потопа, до шестисотлетнего Ноя.
Мгновение спустя Жизнь прорвалась семью красками, взметнулась дугой над головами, на небе разорвались тучи, и из них брызнуло такое же семицветие. Небывалый мост пронесся от одного конца Хоры до другого, выгнув спину. От этого не виденного прежде явления у каждой живой твари перехватило дух. И над головами всех пронеслась песня Отархэ́, длинная и протяжная, состоящая из одного слова. Отархэ, более всех владевший силой созидания имен, принадлежавшей некогда Адаму, воспел новое имя: РА-ДУ-ГА!
Маленькая Орони, заливаясь смехом, помчалась к самому началу радуги, желая взобраться на дивный мост – казалось, он начинался рядом. Но сколько ни бежала, не добралась до ее начала, оно все время удалялось, казалось, и не начиналось вовсе.
Вдруг, размахивая руками, Орони закричала: Элои, Элои здесь! Элои с нами!
Шелест ветра пробежал по верхушкам деревьев, как будто тяжелая, и одновременно невесомая поступь легла на склон. Каждая тварь ощутила рядом с собой Элои. А в сердцах людей прозвучал Его беззвучный голос:
– Я полагаю Радугу как знамение, союз между Мною и всякою душою живою, вашею и которая с вами, с птицами и со всеми зверями земными вышедшими из Ковчега, и со всем потомством вашим. Знамение, что не будет более истреблена плоть водами Потопа, и не опустошат уже воды Потопа лица Хоры. Когда появится вода в небе, тогда восстанет радуга, напоминая, что не будет Хора опустошена водою!
Отзвучали последние звуки голоса Элои.
И тогда Неви́я, стоявшая рядом с Матха́ной, более всех обладавшей даром понимать будущее, услышала ее тихие слова, больше никем не услышанные:
– Не будет Хора опустошена водою, но сбережется для огня!
Наверх↑